— Если только нижние, — с прежней невозмутимостью пояснила она. — Верхние мне в 38-м при допросе выбили.
Здесь уж меня и вовсе прошиб холодный пот.
«Угораздило меня прийти сюда, — с тоской подумал я. — И потом, ведь знал же ты, болван, что верхние-то зубы у нее золотые. Ничего не скажешь — комплиментщик!» В полном замешательстве я невольно сел на диван.
— Я еще дешево отделалась, — продолжила свой рассказ Лиза. — Эти подлые энкаведешники могли и все до единого зуба выбить и в придачу еще и руки-ноги поломать. Поленились, видно.
За такие откровения в те недобрые времена рассказчику полагалось не меньше десяти лет лагерей, да и слушатель свои лет пять за недоносительство уж точно бы схлопотал.
«Веселенькое, однако, положеньице». А Лизочка как ни в чем не бывало продолжала рассказывать о себе и своей семье. Тогда-то я и узнал, что ее дед жил, как и Горький, в Нижнем Новгороде, где имел свою граверную мастерскую. Там он и познакомился с Горьким, который однажды заказал ему визитные карточки. Со временем он стал частым гостем в доме великого писателя и нередко приводил туда обоих сыновей, младшего, не по годам серьезного и начитанного Якова, и шустрого, непоседливого Зиновия. Не прошло и года, как Зиновий, который пришелся Горькому по душе неистощимой веселостью и редкой артистичностью, сделался своим человеком в доме писателя. Горький и посоветовал Зиновию Свердлову поступить в школу-студию МХТ. Увы, Зиновию как еврею жить в Москве не разрешалось. Впрочем, этот весьма честолюбивый юноша не был обременен всякими там предрассудками. Он задумал креститься, а Горький это его решение одобрил. Он даже предложил Зиновию стать его крестным отцом и дать ему свою фамилию. Так Золомон Свердлов, приняв православие, мигом превратился в Зиновия Александровича Пешкова и уехал в Москву, где и поступил в театральную студию.
Но теперь ему предстояло отслужить в царской армии, чего он по идейным соображениям делать не хотел. Не долго думая, он эмигрировал из России в Канаду, но не нашел там ни надежного пристанища, ни работы. Не мудрено, что через три года он перекочевал в Италию, на остров Капри, к своему крестному отцу. А там Горький вскоре сделал его своим секретарем и переводчиком.
Остроумный, находчивый, неутомимый танцор и запевала, этот невысокий, узкоплечий молодой человек со временем стал душой общества в русской колонии на Капри. Зиновия Пешкова, как и многих интеллигентов в первом поколении, всегда тянуло к дамам из аристократических семей. Женился же он в 1910 году неожиданно для всех на молоденькой дочери казачьего офицера, крупной, статной девице с приятным округлым лицом и белоснежной россыпью зубов. Звали ее Лидия Петровна Бураго. Красотой и здоровьем Бог ее не обидел, а вот на ум, похоже, поскупился. Возможно, еще и оттого ее семейная жизнь с Зиновием Пешковым не заладилась, и через пять лет они расстались.
Едва началась первая мировая война, как Зиновий уехал во Францию, где вступил в Иностранный легион и вскоре из православия перешел в католичество. Ну а Лидия Бураго с четырехлетней дочкой Лизой осталась на Капри.
Горький, в общем-то к людям снисходительный, отзывался о молодой жене своего крестного сына не слишком лестно. Екатерине Павловне Пешковой он писал в Москву: «Поздравление твое передал. Зиновий тронут, кланяется. Сказать что-либо о его жене трудно. Девица высокого роста, не дурно сложена, много смеется, не очень интеллигентна, видимо…»
И Зиновию и Лидии нравилось жить на широкую ногу, хорошо одеваться и вкусно поесть. Увы, это и оказалось тем немногим, что их объединяло. После развода Лидии Бураго пришлось на Капри нелегко, хоть бывший муж регулярно присылал из Франции деньги ей и дочке.
Пришлось Лидии искать работу, и она перебралась в Рим, где у нее были друзья, готовые ей помочь.
Наверно, от родных Лиза Пешкова унаследовала любовь к изысканно-экстравагантной одежде и к вечерам в лучших ресторанах. Воздыхателей у молодой, красивой, быстрой на шутку и незлой розыгрыш девушки было пруд пруди. Будоражило их ум и фантазию и ее экзотическое происхождение — русская девушка, владевшая итальянским куда лучше, чем русским, да и по внешности типичная итальянка.
Елизавету Пешкову, как некогда ее отца, неотразимо влекло к людям высшего света, к славе и блеску салонов. Замуж она, однако, вышла за скромного второго секретаря советского посольства в Риме, где сама Лиза работала переводчицей. Муж ее, Иван Марков, милый молодой человек, не слишком начитанный и не обладавший светским лоском, при близком знакомстве подкупал своей честностью, искренностью, бескорыстием. Он отнюдь не был занудой и домоседом, тоже любил потанцевать, отужинать в ресторане и легко сходился даже с чопорными, надменными князьями и графами. Для советских дипломатов того времени, до предела зажатых, словно бы замороженных, это было большой редкостью.
Семейная жизнь двадцатитрехлетней Лизы Пешковой и двадцативосьмилетнего Ивана Маркова складывалась воистину счастливо.
Нет, ни сам Иван Марков, ни моя бывшая преподавательница Елизавета Маркова-Пешкова вовсе не были ангелами во плоти. Случилось с Лизой однажды и такое. В 1937 году, уже став советской гражданкой, она вместе с мужем, Иваном Марковым, пошла как-то в Риме в ночное кафе. И надо же было ей встретить там своего отца, Зиновия Пешкова, невозвращенца в Союз, офицера французского легиона. Весь вечер она сидела, повернувшись к нему спиной, пока отец, оказавшийся за соседним столиком, не встал первым в ярости бешеной и не ушел из кафе.
Но потом Елизавета всю жизнь стыдилась своего трусливого поступка. В ней, вообще, причудливым образом сочетались наглость и скромность, цинизм и наивность, надменность и подкупающая простота. Однако матерью и женой она была нежной и заботливой, что в семейной жизни, верно, главное.
В 1935 году Лизочка подарила мужу первенца-сына, а в конце 1937 года Ивана Маркова вместе с семьей вызвали в Москву, где его ждало повышение по службе.
Новый, 1938 год они встретили уже в московской квартире. Собралось много гостей, стол блистал обилием еды, итальянского вина и, разумеется, русской водки. Пели, беззлобно подшучивали друг над другом и над «высоким начальством» — товарищем Марковым. Правда, сам Ваня был мрачен и на поздравления друзей отвечал вымученной улыбкой, вспоминала спустя годы Елизавета Зиновьевна. Он словно предчувствовал, что Новый год принесет ему больше бед, чем радостей.
Реальность превзошла все его невеселые ожидания. Третьего апреля того же 1938 года Ивана Маркова арестовали, а спустя два месяца, после закрытого процесса-фарса, расстреляли как агента итальянской разведки ОВРА.
В конце апреля арестовали и саму Елизавету Зиновьевну как жену врага народа. Следователь предложил ей написать донос на мужа, этого двурушника и ренегата. Она всем сердцем осуждает его подрывную деятельность, навсегда от него отказывается