8 страница из 122
Тема
лично.

— Что прикажет госпожа? — спросила Киоми.

— Гости уже закончили праздник? Сколько из них ушли с моими служанками в дальние комнаты?

— Две трети остались в зале, одна ушла. Половина из оставшихся вымотана и устала так сильно, что вряд ли сможет что-то противопоставить тем, кто решит напасть. Личные телохранители господина остаются трезвыми и никуда не уходят с девушками, как и он сам.

— Кто же решится напасть, Киоми? — в голосе госпожи послышались сладостный мёд и мурлыкающие нотки. — Моя цель избавить Империю от врага, а не множить его глупыми поступками.

— Госпожа, ты примешь предложение варвара? — в голосе служанки скользнули нотки тревоги, злости и негодования.

— Только если он докажет, что превосходит остальных, когда-то уже предлагавших мне подобное, кандидатов.

— А как же враги за стенами, Империя?

— А кто будет править ею, если мне придётся делить себя и её с варваром, Киоми? Кому нужна Империя и царство, если в нем нет ни единого достойного правителя, наследника или силы? Лучше смерть от клинка, чем жизнь без чести.

— Да, моя госпожа, — голос Киоми дрогнул, словно она пыталась совладать с эмоциями.

— Иди, предупреди его о том, что я жду его в мраморном зале.

Браслеты на руках Киоми не издали ни единого звука, когда она покинула спальню госпожи. Когда этим женщинам было выгодно, лучшие из них умели вообще растворяться в тенях, исчезая из мира живых на время. Когда Киоми вышла, в полумраке спальни зажглись фосфоресцирующим огоньком две зелёные точки. Через некоторое время из тени проявилась фигура госпожи, одетой в широкие полотна тончайшего шелка, под которым скрывались её браслеты и нательная защита до самого горла.


— И что скажешь, брат? — спросил Ветрис у телохранителя, сидевшего по правую руку.

Воин, вооружённый коротким мечом, ножны которого были сейчас запечатаны тонкой, но прочной металлической проволокой, разгладил усы, заплетённые в косички, и издал странный звук. В Степи так подзывали лошадей или выказывали уважение к богатству убранства, сбруи, или вооружения. Сейчас он прозвучал скорее иронично, наполнив эхом выделенные для вождя комнаты.

— Скажу, что Империя действительно сильна, богата и процветает, — ответил он блеснувшему в полумраке глазами Ветрису. — Но чего-то в ней недостаёт. Как будто сочиняешь сказание для Круга Костров, и забываешь напрочь слово. Вот и я сегодня — словно слово забыл. Вертится в голове, зудит. А что — непонятно.

— Брат, наверное, перепил вчера кумызу в стойбище типельников, — показал зубы сидевший слева от вождя молодой воин. На его чистом лице, только слегка обожжённом степным солнцем, особенно ярко выделялись нехарактерные для его сородичей голубые глаза, а губы словно навсегда застыли в искривлённой улыбке. Мало кто знал, что гримаса осталась ему в память о налёте диких кочевников и отравленной стреле с ядом черного скорпиона. Но своё имя он тогда заслужил на три года раньше положенного срока, чтобы потом потерять его, став телохранителем вождя. — Или действительно забыл слова, сочиняя сказ вместо того, чтобы оберегать нашего брата от опасностей.

— Которые заключаются в том, чтобы обожраться мягкого хлеба, опиться сладкого вина, и намять бока гладких женщин, — парировал усатый. — И, несомненно, вождь просто обязан, как жеребец, покрыть всех подложенных ему девушек, за одну ночь осеменив полстолицы. Такова судьба мужчин в этой стране, чтоб ты знал.

Молодой брат прислушался к чему-то, и кивнул. Он коснулся серпа в ножнах на своём поясе, и тихо прошептал, обращаясь к Ветрису:

— Господин. Те, кто слушал нас, ушли. Я не слышу их сердец. Теперь можно говорить, не скрываясь.

— Хорошо, — так же тихо ответил Ветрис. — Старший брат, что ты заметил, кроме странного ощущения забытого?

— Нас оценивают, как жеребцов на рынке, — скривился усатый. Его пальцы сжались на рукояти меча. — Тебя оценивают. И до сих пор не решили, убить или оставить в живых.

— Я с самого начала был против всей этой затеи, — прошипел младший. — Но кто меня слушает?

— Я тебя слушаю, — ответил Ветрис, и его лицо потемнело. — Но без этого союза нам осталось пять, может, семь лет. И после этого наши кости поглотит песок. Кости всех жителей долины. Нас вырежут дикие. Если бы я мог защитить свой народ без этого унижения…

— Иногда надо переступить через свои желания ради чести, вождь, — сказал старший брат. — Ты же знаешь.

— Знаю, — Ветрис улыбнулся. — И ставлю на то, что у нас все получится. Наследие древних не должно пасть. Мы не должны исчезнуть.

— Кто-то идёт, — шепнул младший, и загундосил песню про кобылу и перекати-поле.

В комнату тихо вошла уже знакомая Ветрису Киоми, и, поклонившись, встала перед вождём.

Браслеты, тихо брякнув, качнулись на её тонких запястьях и лодыжках, и она мелодично пропела:

— Госпожа ждёт тебя в Мраморном зале. Я провожу тебя, вождь. Телохранители могут следовать до двери в зал.

— Они останутся здесь, Киоми, — Ветрис встал с кресла, расправив складки на белой вышитой безрукавке. — Я обещал, и так будет. Это разговор для двоих.

Предательство

— Вождь степей, владыка зелёной Долины, господин варваров и кочевников, Ветрис, приветствую тебя в Светлой Империи Маракаш, что лежит от Скалистии до Двуречья. Госпожа Соединённых Земель, Медноликая мать матерей, Лаитан просит тебя принять из её рук бокал чистой воды — величайшую ценность и сокровище тайны, которым владеет Империя! — раздался голос госпожи, едва варвар вошёл в зал. Лаитан было интересно, как поведёт себя её гость, но ожидать от него больших успехов в местном этикете она бы не стала.

Тонкие шуршащие одежды белого шелка, в которые Лаитан была завёрнута, как в саван, не стесняли движений, исключительно подчёркивая красоту женщины, чей возраст, по слухам, достигал многих веков.

— Я готова обсудить с тобой твои предложения.


Ветрис, ожидавший чего-то подобного, не показал своих сомнений. К сожалению, они слишком поздно начали поиски союзников, и узнать об Империи много просто не успели. Ритуалы, этикет, придворные традиции и внутренние настроения общества оставались неведомы. Лазутчики и исследователи, замаскированные под купцов и странствующих актёров, приносили массу разрозненных сведений, не желавших складываться в единую картину. Словно Империя была кем-то придумана, когда-то давно, и потом обрела собственную жизнь, сложенную из нескольких. Порой противоречивые, вера, ритуалы и традиции сложились в красивую, яркую, но странную для привыкших к простоте и аскетизму жителей степи картину.

Но отступать было не в его правилах. Вождь подошёл почти вплотную к закутанной до самых бровей в белые шелка Лаитан, держащей в руках небольшой бокал из драгоценного молочного хрусталя. Осторожно взяв чашу, он поклонился госпоже.

— Я сохраню этот дар, сколько возможно, благородная владетельница Лаитан, в память о твоей доброте и красоте. Эта вода так же чиста, как твой разум, а чаша так же прекрасна, как и подавшая её, — слова приходилось подбирать на ходу, имперский, при всей его простоте, все же отличался от диалекта варши или

Добавить цитату