– Инжир в прошутто? – спрашивает она, все лицо в перекрывающихся веснушках.
– Ой, спасибо вам большое, – говорю я, пытаясь выразить нашу с ней связь. Беру с подноса инжир, а из другой ее руки салфетку. Меня тоже раздражает, когда люди в таких случаях не берут салфетку. – Спасибо, на вид – объеденье. – Но она уже подалась к группе в кухонном уголке.
Когда я возвращаюсь в библиотеку, Сайлэса там уже нет, женщин из всамделишного мира – тоже, а Мюриэл спорит о Кормаке Маккарти41 с тремя усатыми дядьками.
Асфальт на закате багров. Бредем посреди проезжей части с холма вниз. Солнце село, но его жар все еще висит в воздухе. От голосов на тусовке у меня до сих пор звенит в ушах. Обсуждаем книгу под названием “Смута”, которую я прочла и передала ей. И уж так она ей понравилась, что мы перебираем сцены, которые особенно запали нам в душу. Это особое удовольствие, особая близость – любить книгу вместе с кем-то еще. Краткая биография на задней сторонке обложки гласит, что автор книги, Дж. Г. Фаррелл42, погиб на рыбалке – его смыло в море шальной волной.
– Как думаешь, это не ирландский ли эвфемизм для самоубийства? – говорю я.
– Может быть. Выходишь такой за хлебушком. И если его там не оказывается, тебя смывает шальной волной.
Обожаем ирландскую литературу, обе. У нас уговор: поедем вместе в Дублин, когда будут деньги.
Рассказываю ей, что, по словам Сайлэса, вечера по средам отдают культом.
Она осмысляет.
– Ну, многие там хотят быть Оскаром, а кое-кто хочет с ним переспать. Может, вот что смахивает на культ.
– А ты где в этом спектре?
– Быть Оскаром. Однозначно.
– Люди спят с ним?
– Нет. Он написал этот очерк для “Гранты”43 прошлой зимой – о своей покойной жене и о том, как он и думать не может о других женщинах, и некоторым от этого стало жарко и неугомонно.
Обнимаемся на прощанье рядом с ее многоквартирником, болтаем еще полчаса и обнимаемся еще раз.
Улицы по дороге домой тихи, река лежит плоская и глянцевитая. Небо темнейшего синего цвета – становится таким прямо перед тем, как сделаться черным. На полпути через мост БУ осознаю, что дописываю ту сцену в голове. Они разговаривают, я их слышу, и они в конце концов спускаются по лестнице.
Прошлой осенью парень Мюриэл сказал ей, что ему необходимо одиночество в комнате с книгами. Они прожили вместе почти три года. Он сказал, что если останутся вместе, они просто поженятся и начнут размножаться, а ему нужно писать. Так и мне нужно, сказала ему Мюриэл. Ей нахер не сдался ни брак, ни дети. Но он ничего не знает, сказал он, пусть у него и две магистерские степени. Ему необходимо одиночество в комнате с книгами. Уехал жить на третий этаж в доме своего брата в Мэне. Десять месяцев назад. С тех пор они с Мюриэл не общаются.
Через неделю после книжной тусовки Мюриэл отправляется на бат-мицву к своей племяннице и там знакомится с парнем.
– Он мне понравился, – говорит она. – Христиан.
– Христиан?
– Мой отец сказал: “Будьте уверены, уж Мюриэл-то найдет мужчину по имени Христиан на бат-мицве”.
Голова у нее немножко вскружена.
Назавтра ей звонит Дэвид, ее старый дружочек. Говорят, у женщин интуиция, но мужчины чуют соперника через границу между штатами.
– Хочет со мной увидеться, – говорит она. – Прогуляться.
– Он все еще один в комнате с книгами?
– Не знаю. – Наполовину смеется, наполовину плачет. – Христиан такой славный парень. Мы в четверг вечером собирались куда-нибудь пойти вместе. Ох, черт бы драл, чуть не забыла. Тот парень Сайлэс попросил у меня твой номер.
Звонит мне на следующее утро. Не помню, как он выглядит. Ну или не могу увязать то, что помню, с его голосом. Голос низкий и хриплый, словно неисправный двигатель. Стариковский голос. Не уверена, что это он.
Спрашивает, не хочу ли я в пятницу вечером сходить в Музей изящных искусств.
– Они открыты допоздна. А потом можем пожевать где-нибудь.
Пожевать. Так выразилась бы моя мама.
– Конечно. – Мне хочется смеяться. Не вполне понимаю почему, но не хочу, чтобы он это услышал.
– Вы смеетесь.
– Нет, не смеюсь. – Смеюсь. – Простите. Это мой пес. Он так вот ушами делает.
– Как его зовут?
Не знаю, как зовут пса Адама, и его у меня в сарае сейчас нету. Я правда не знаю кличку этой собаки?
– Адамова псина.
– Вашу собаку зовут Адамова Псина?
– Это не совсем моя собака. Она Адама. Адам – хозяин моего жилья. Присматриваю за его собакой. Не знаю, как на самом деле ее зовут.
Тишина.
Не надо мне снимать трубку по утрам.
– В смысле, наверняка я знала. Наверняка он мне говорил. Но забыла. Приходится выгуливать каждое утро аккурат когда у меня писательское время, и мне так из-за этого обидно, что я не хочу знать его кличку и выгуливаю только потому, что это дает мне пятьдесят долларов скидки по аренде.
– И смеетесь вы тоже не из-за него.
– Нет, я не знаю, чего смеюсь, на самом-то деле.
Тишина.
– У меня сейчас просто не получается соединить ваш голос с вашим телом. – Морщусь при слове “тело”. Зачем я заговорила про его тело? – И слово “пожевать” напоминает мне о маме. – Не говори ему, что у тебя мать умерла. Он позвонил, чтобы пригласить тебя на свидание. Не упоминай покойную мать.
– Хм. – Судя по звуку, он вроде бы сменил позу – прилег, может, сплющил головой подушку. – Вы с ней ладите?
– Да. Целиком и полностью. Очень душевная. – Но прикидываться, что она где-то тут, где ее нет, как вышло с собакой, я не хочу. – Но она умерла, к вашему сведению. – К вашему сведению?
– Ох, блин. Мне очень жаль. Когда?
– Недавно.
Вытягивает из меня всю историю, все подробности, известные мне о ее поездке в Чили. Признаваться вот так все еще жжет. Он слушает. Сопит в трубку. Похоже, он сам только потерял кого-то близкого. Это чувствуется в людях – отверстость, а может, это отверстие, в которое сам говоришь. С другими людьми, с теми, кто ничего подобного не пережил, ощущаешь глухую стену. Слова от нее рикошетят.
Спрашиваю, и он отвечает, что у него сестра погибла восемь лет назад.
– Обычно говорю, что это несчастный случай в походе, – объясняет. – Что она упала. Но ее убило молнией. Люди иногда очень залипают на такое. На символизм. Или на физические подробности. Либо так, либо так. А меня это достает.
– Где вы были, когда все выяснилось? – Не знаю почему, но мне нужно вообразить его в тот миг. В тот чудовищный миг. Я узнала по телефону в пять утра на крошечной кухне