Подъезжаю. Миссис Мейхон прерывает работу. Стоит, опершись на деревянную рукоять грабель. Машу ей, еще сидя за рулем.
Выхожу из машины. Снова машу. На заднем сиденье у меня пакет с продуктами — будет чем занять руки. Миссис Мейхон из числа досужих; а вот я сейчас проскочу, вся такая занятая, с веским поводом не останавливаться для разговоров. Я заметила: почтальон, проходя мимо дома миссис Мейхон (неизменно торчащей у крыльца), тоже напускает на себя озабоченный вид. Когда же я, арендаторша, появляюсь в поле зрения миссис Мейхон, ее глаза загораются волнением и надеждой. Она, похоже, только и ждет, чтобы ее попросили о каком-нибудь одолжении. Впрочем, миссис Мейхон и так вечно во всё встревает. Ей до всего дело — до квартиры, до машины, до нашей с Томасом одежды (как правило, не соответствующей погодным условиям). Советы поступают с быстротой и регулярностью, которые больше уместны в больнице, при даче лекарств тяжелым пациентам. У миссис Мейхон коротко стриженные седые волосы и дряблые брыла, колышущиеся при каждом движении головой. Ходит она в фуфайках (то утепленных, то облегченных, смотря по сезону) и в мешковатых синих джинсах. Со слов соседей мне известно, что миссис Мейхон была замужем, однако, похоже, никто не знает, куда делся муж. В плохие минуты я воображаю, что бедняга скончался, и причиной смерти стало перманентное раздражение на жену. Всякий раз, когда Томас капризничает, садясь в машину или вылезая из нее, я буквально чувствую взгляд миссис Мейхон из-за занавески: так рефери следит за ходом матча. Порой миссис Мейхон даже выходит на крыльцо — наверное, из окна плохо видно. В таких случаях у нее всегда руки скрещены на груди, а в глазах — осуждение.
Выныриваю из машины с пакетом покупок. Миссис Мейхон только того и дожидалась.
— К вам сегодня заходили, милочка.
Вот еще новость.
— Кто заходил?
Миссис Мейхон донельзя довольна.
— Он не представился. Только сказал, что еще придет.
— Как он выглядел?
— Высокий. Темноволосый. Красивый, — сообщает миссис Мейхон заговорщицким тоном.
Саймон. От догадки начинает сосать под ложечкой. Долго молчу. Наконец спрашиваю:
— А вы ему что сказали?
— Что вас нет дома.
— А он что сказал? А Томас его видел?
— Не видел. Этот человек позвонил в мою дверь. Насколько я поняла, он думал, вы ему откроете. Думал, вы внизу живете.
— И вы указали ему на ошибку? Сообщили, что я живу на третьем этаже?
— Ничего подобного, — обижается миссис Мейхон. — Стану я такую информацию выкладывать первому встречному.
Молчу. Колеблюсь. Ужасно не хочется открывать перед миссис Мейхон хоть один закоулок личной жизни; но, похоже, вариантов нет.
— В чем дело? — спрашивает она.
— Если этот человек снова появится, скажите ему, пожалуйста, что мы съехали. Что мы тут больше не живем. Что нового адреса вы не знаете.
Миссис Мейхон расправляет плечи. Наверное, от гордости — как же, задание получила. Секретное.
— Надеюсь, проблем не будет, милочка. Мне проблемы не нужны.
— Он неопасный, миссис Мейхон. Просто я с ним перестала общаться. Поэтому мы сюда и переехали.
Миссис Мейхон кивает. Впервые вижу в ее глазах нечто вроде одобрения.
— Хорошо. Сделаю, как вы просите.
— Спасибо, миссис Мейхон.
Она машет рукой — дескать, не за что. Затем, не в силах больше сдерживаться, сообщает:
— Сейчас пакет порвется, милочка.
— Что, простите?
— Я говорю, у вас пакет сейчас порвется. Пакет с продуктами. Они, пакеты, на такую тяжесть не рассчитаны. Поэтому я всегда прошу девушку в супермаркете складывать мои покупки в два пакета.
— В следующий раз и я так сделаю, миссис Мейхон. Обязательно.
* * *Когда я впервые вышла на работу после рождения Томаса, тоска по нему была ощутима физически, терзала меня, как жестокий голод, целый день до вечера. Спеша за сыном в больницу (он был на программе дневного ухода), я воображала, что мы соединены резинкой; по мере нашего сближения резинка укорачивалась. Томас подрос — и чувство стало менее болезненным, превратилось в смягченную версию себя. Но и сейчас я скачу вверх по лестнице через две ступени — потому что меня ждет восторженное личико, улыбка от уха до уха, ручонки, простертые для объятий.
Открываю дверь. Сын мчится навстречу, повисает на мне. Позади него тенью маячит Бетани, приходящая няня.
— Я скучал, — шепчет Томас. Его личико в дюйме от моего лица, его ладошки — на моих щеках.
— А ты хорошо себя вел? Был послушным мальчиком?
— Да.
Взглядываю на Бетани, ища подтверждения или опровержения. Бетани уже уткнулась в телефон, уже на низком старте. Не в первый и не во второй раз думаю, что надо сменить няню. Томас с Бетани не ладит. Дня не проходит, чтобы он вслух не вспомнил свой садик, тамошних приятелей и воспитателей. Но из-за моего графика — две недели дневные смены, две недели ночные — приходящую няню еще попробуй найди. Бетани, девица двадцати одного года, подрабатывает гримером. Имеет свободный график и вдобавок берет недорого. Впрочем, плюсы ее мобильности полностью нивелируются ее ненадежностью. В последнее время Бетани только и делает, что врет по телефону — мол, приболела. В результате я израсходовала почти все положенные мне отгулы. А в те дни, когда Бетани все-таки изволит появляться, она опаздывает, в результате чего я тоже опаздываю, в результате чего сержант Эйхерн все сильнее мною недоволен.
Благодарю Бетани, расплачиваюсь с ней. Она уходит. Ни «спасибо», ни «до свидания». Как обычно. Зато в доме сразу легче дышать.
Томас глядит на меня.
— А когда я в садик вернусь?
— Томас, ты же знаешь — садик от нашего нового дома слишком далеко. На будущий год, в сентябре, ты пойдешь в другой садик — или забыл?
Томас вздыхает.
— Потерпи немножко. Меньше года осталось.
Снова вздох.
— Разве тебе так уж плохо с Бетани?
* * *Конечно, меня мучает совесть. Каждый вечер после дневной смены да еще, как правило, по утрам я пытаюсь компенсировать сыну издержки торчания с Бетани. Я сажусь с ним на пол, и мы играем, пока Томас сам не устанет. Еще я учу его всему, что нужно знать о мире; впрок набиваю маленькую головку информацией, воспитываю в нем стойкость, тормошу любопытство — чтобы хватило на время «без меня», на бесконечные недели, когда я работаю во вторую смену и не имею возможности сама укладывать сына спать.
Сегодня он в радостном возбуждении. Показывает, что соорудил в мое отсутствие. Это целый город с вокзалом. Вот и деревянные паровозики (я купила их у бывшего владельца); вот шары из бумаги — они символизируют скалы, горы и дома.