Он не был уверен, действительно ли видел ее в рассветных сумерках или она была плодом его воображения, но долгое время она являлась для него воплощением первоначала. Иногда он думал о ней как о Женщине, иногда как о реке. Он приехал домой к похоронам. С упорным оптимизмом юности продолжал надеяться, что однажды удача повернется к нему лицом, он вернется в колледж и получит степень. Тем временем мать подыскивала ему невесту…
Абдул Карим женился, у него родились дети. Постепенно, за годы, что он провел, успокаивая буйные классы, занимаясь с учениками по вечерам и откладывая пайсу за пайсой из своей скудной зарплаты на свадьбы сестрам и другие расходы, Абдул Карим утратил связь с молодым, пылающим талантом, которым когда-то обладал, и с амбициями достичь высот, которые покорили Рамануджан, Кантор и Риман. Он стал медленнее соображать. Интеллект, обремененный годами тревог, изнашивается. Когда жена умерла, а дети выросли и разъехались, постоянно уменьшающиеся потребности Абдула Карима наконец сравнялись с нищенским доходом, и он понял, что снова может думать о математике. Он больше не мечтал потрясти математический мир каким-то новым прозрением, например, доказательством гипотезы Римана. Эти мечты развеялись. Он мог лишь надеяться погреться в лучах трудов своих предшественников и вновь испытать радость – чужих – озарений. Время сыграло с ним скверную шутку: у него появилась возможность, но он утратил способности, – однако это не преграда для истинной одержимости. Теперь, осенью своей жизни, он словно вновь ощутил дыхание весны, которая вернула ему старую любовь.
Пусть голод и жажда мир на колени поставили – ноЕсть и другие Правды, помимо правды Любви…Сахир Лудхианви, индийский поэт (1921–1980)Иногда Абдул Карим устает от своей математической одержимости. В конце концов, он уже немолод. Сказываются бесчисленные часы, проведенные во дворе с тетрадью, карандашом и книгами по математике. Он поднимается, испытывая боль во всем теле, проверяет, как дела у матери, и идет на кладбище, где похоронена его жена.
Его жена Зейнаб была полной светлокожей женщиной, которая едва умела читать и писать и скользила по дому с ленивым изяществом. Ее добродушный смех звенел во дворе, когда она болтала с прачкой. Она любила поесть – он до сих пор помнил нежные кончики ее пухлых пальцев, как они обхватывали кусочек ягнятины и вместе с несколькими зернышками шафранового риса благоговейно подносили ко рту. Ее габариты создавали впечатление силы, но против своей свекрови она устоять не смогла. Смех в глазах Зейнаб постепенно тускнел по мере того, как сыновья подрастали и оказывались под заботливым присмотром бабушки, на ее стороне женской половины. Сам Абдул Карим не догадывался о молчаливой войне между женой и матерью – он был молод и поглощен преподаванием математики сопротивлявшимся ученикам. Он заметил, что мать постоянно держала на руках младшего сына и напевала ему, а старший сын везде ходил за ней по пятам, но никак не связал это наблюдение с тем, что его жена становилась все бледнее. Однажды ночью он попросил ее помассировать ему ноги – так они называли секс – и нетерпеливо ждал, когда она придет с женской половины, желая найти утешение в ее уютной пышной обнаженности, мягких, шелковистых грудях. Наконец она появилась и встала на колени в изножье кровати, закрыв лицо руками, ее грудь вздымалась от приглушенных рыданий. Он обнял жену, гадая, что могло разбередить ее спокойную, добрую натуру, и она тесно прижалась нему. Никакие уговоры не смогли заставить Зейнаб открыть, что лежит у нее на сердце. Наконец, в перерывах между глубокими, судорожными вздохами, она сказала, что единственное, чего ей хочется в этом мире, – это еще один ребенок.
Абдул Карим прислушивался к современным идеям; он считал, что два ребенка, тем более мальчика, – более чем достаточно для семьи. У него было четыре брата и сестры, и он пережил нищету и боль расставания с мечтой об университетской карьере ради того, чтобы помочь семье. Он не хотел, чтобы его детям пришлось пройти через это. Но когда жена шепнула, что хочет еще одного ребенка, он поддался.
Теперь, оглядываясь назад, он жалел, что не попытался понять истинные причины ее огорчения. Беременность оказалась сложной. Мать почти полностью взяла на себя заботу о мальчиках, а Зейнаб лежала в постели на женской половине, молчаливо плача и прося Аллаха спасти ее. «Это девочка, – мрачно сказала мать Абдула Карима. – Только девочка может принести такие неприятности». И посмотрела за окно, во двор, где когда-то играла и помогала развешивать белье ее собственная дочь, мертвая сестра Абдула Карима, Айша.
И это действительно оказалась девочка, мертворожденная, которая забрала с собой мать. Их похоронили вместе на крошечном неопрятном кладбище, куда Абдул Карим приходил, когда испытывал уныние. Могильный камень покосился, могила заросла травой. Отец тоже был похоронен здесь, и трое братьев и сестер Карима, умерших до того, как ему исполнилось шесть. Не хватало только Айши, пропавшей Айши, которая утешала маленького мальчика, – он помнил сильные, щедрые руки, изящные, пахнущие ароматной хной ладони, гладкую щеку.
На кладбище Абдул Карим отдает дань памяти жены, а его сердце трепещет от царящего здесь запустения. Он боится, что если кладбище разрушится, погребенное сорняками и временем, он забудет Зейнаб, и ребенка, и свою вину. Иногда он пытается вырвать сорняки и высокую траву голыми руками, но изящные ладони ученого быстро покрываются порезами и ссадинами, и он вздыхает и думает о суфийской поэтессе Джаханаре, которая несколько веков назад написала: «И пусть мою могилу скроет зеленая трава!»
Я часто размышлял о роли в процессе открытия знания или опыта, с одной стороны, – и воображения и интуиции, с другой. Я считаю, что между ними существует определенный основополагающий конфликт, и знание, призывая к осторожности, подавляет полет воображения. Следовательно, некоторая наивность, не обремененная традиционной мудростью, иногда может быть полезна.
Хариш-Чандра, индийский математик (1923–1983)Гангадхар, его школьный друг, недолго работал учителем литературы хинди в муниципальной школе; теперь он – научный сотрудник Библиотеки наследия Амравати и, в свободное время, поэт. Он единственный человек, с которым Абдул Карим может поделиться своей тайной страстью.
Со временем Гангадхар тоже увлекается идеей бесконечности. Пока Абдул Карим корпит над Кантором и Риманом и пытается осмыслить теорему о распределении простых чисел, Гангадхар совершает набеги на библиотеку и возвращается с сокровищами. Каждую неделю Абдул проходит две мили до дома Гангадхара, слуга проводит его в уютную