Девятнадцатилетнюю Жозефину Лильеберг жарким субботним утром нашли голой и задушенной за надгробием. Это преступление так и осталось нераскрытым.
Анника кликнула по портрету девушки, сделанному после выпускных экзаменов в школе, – белая шапочка на белокурых волосах, блестящие глаза. Она работала стриптизершей в порноклубе «Студия шесть». Анника, по ее собственному мнению, знала, кто убил беднягу: Йоахим, парень Жозефины, владевший заведением. Клуб давно приказал долго жить, но Йоахим еще существовал где-то в этом мире, вероятно, в теневой его части, где ему, скользкому типу со змеиными глазками, и было место.
Берит вздохнула и посмотрела на часы.
– Похоже, мне придется оставить бедную костлявую Розу в покое до лучших времен, – сказала она и закрыла ноутбук.
– Пойдешь в суд?
Берит отслеживала судебный процесс в отношении владельца фирмы по торговле лесом Ивара Берглунда, которого газеты наградили прозвищем Дровосек и чье дело уже вторую неделю рассматривалось в Стокгольмском суде.
– Сегодня в качестве свидетеля должны допросить полицейского, арестовавшего его. Ты не в курсе, какое отношение Берглунд имеет к избитому в районе Солсидан политику?
Анника уложила волосы в узел на затылке.
Случай выглядел далеко не самым простым. Одинокого пятидесятипятилетнего мужчину из местечка Видсель в Норботтене обвиняли в жестоком убийстве бродяги в Наке год назад. Анника написала статьи, которые привели к его аресту. Она также первой сообщила новость о его задержании, благодаря чему «Квельспрессен» в тот вечер победила в войне за тираж. Затем она написала еще серию больших статей об этом человеке, снимала его дом и хозяйственные помещения, ознакомилась со всеми доступными годовыми отчетами его фирмы, поговорила с клиентами и соседями – короче говоря, создала то, что на газетном языке называлось «Документальной драмой».
– Это Нина Хофман поймала его, – сказала Анника. – Нина рассказала мне подробности, и пусть мы не можем посвящать в это публику, она уверена, что убийство бродяги и нанесение тяжких телесных повреждений Ингемару Лербергу дело рук одного и того же человека. Данные преступления разделяют всего несколько дней, и оба случая многое связывает.
– Ничто в обвинении не указывает на эту связь, – заметила Берит.
– Все так, – согласилась Анника. – Но убитый бродяга числился владельцем испанских фирм Норы Лерберг. На месте убийства в Наке полиция обнаружила детский рисунок, выполненный примерно такими же мелками, какие нашли у детей Лерберга. И насилие было из той же серии. Это, конечно, не доказательства, но вряд ли случайность. Оба события, скорее всего, связаны.
– Улики против Берглунда слабые, – сделала вывод Берит. – Интересно будет посмотреть, удастся ли им добиться его осуждения.
– Ты видела пожелания Патрика в семи крестах? – спросила Анника.
Предварительный заголовок во внутренней сети газеты кричал:
«ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ ДРОВОСЕКА – он подрабатывал палачом»
Анника снова открыла версию с семью крестами. Там хватало других новостей, запланированных на этот вечер. Приближался Национальный день Швеции, и как следствие возник вопрос, сможет ли принцесса Мадлен добраться домой через Атлантику и принять участие в праздничных мероприятиях в Скансене вместе с королевской семьей. И все под заголовком «МАДЛЕН ИЗМЕНЯЕТ ШВЕДСКОМУ НАРОДУ», словно вся нация сидела, затаив дыхание, в ожидании, что младшее королевское чадо покинет свою квартиру на Манхэттене и натянет на себя не слишком идущий ему национальный костюм. Также предполагалось, что некая спортивная звезда выскажется о возможном допинговом скандале, прогнозировалась страшная жара, и, судя по последним опросам общественного мнения, правительство могло проиграть в результате осенних выборов в риксдаг.
– Анника, ты не возьмешь на себя природный катаклизм? – навис над ней Патрик.
Она бросила взгляд на дисплей мобильного телефона.
– Мне очень жаль, но я должна спешить на встречу с прокурором.
Шеф новостей театрально застонал и повернулся на каблуках, он очень хорошо знал, что ее освободили от работы с новостями, но кто она такая, чтобы упрекать его за такую попытку?
Андерс Шюман окинул взглядом редакцию, стараясь не обращать внимания на неприятное ощущение в животе. За стеклянной стеной у стола выпускающего редактора новостей Патрик Нильссон разговаривал по двум мобильным телефонам одновременно, Хёландер бойко печатал следующую статью о принцессе Мадлен, Анника Бенгтзон шла к выходу с сумкой на плече, вентиляторы компьютеров заставляли воздух дрожать.
Сценарий был ему до боли знаком и одновременно неописуемо чужд, и скоро все должно было закончиться.
Он снова тяжело откинулся на спинку кресла, потянулся за бумагой, лежавшей сверху на ближайшей к нему стопке ей подобных, – за протоколом пятничной встречи правления. Она произошла 29 мая, и эта дата могла войти в историю. День, когда начало конца стало фактом. Эра Гутенберга закончилось, печатное слово полностью исчерпало себя.
Он поднялся и встал так близко к стене, что стекло сразу же запотело от его дыхания, а какой еще у него оставался выход?
Почти сто лет шведская журналистика активно поддерживала провозглашенный социал-демократами принцип построения в Швеции «общества всеобщего благосостояния», осуществляя обратную связь между властью и гражданами, в ту пору, когда для одних наступали черные дни, туго приходилось и другим. Однако исследователи средств массовой информации еще двадцать лет назад утверждали, что «1990 год можно рассматривать в качестве конца целой эпохи, как для национального государства благоденствия, так и для его журналистики».
В результате большая часть его карьеры, четверть столетия, пришлась на смутные времена.
Хотя о чем тут горевать, он ведь не мог построить «шведский социализм» собственноручно.
Подчиняясь неведомому импульсу, Шюман развернулся, подошел к книжной полке и извлек из нее книгу Яна Экекранца и Тома Олссона «Редактируемая журналистика», а потом прочитал подчеркнутые строчки в предисловии, хотя и знал их наизусть.
«…Повествовательная и информационная журналистика все больше подменялась абстрактными описаниями ситуаций, где их авторы сами часто выступают в роли невидимых источников. Для сегодняшней журналистики характерна тенденция превращать беды общества в информационные проблемы, а публичный разговор в ток-шоу и информационно-развлекательную программу. Все большее пространство отвоевывает себе откровенно коммерческая журналистика, а также журналистика, представляющая интересы отдельных сторон. Традиционные журналистские идеалы (отражать то, что фактически происходит, исследовать и критиковать власть, действовать в качестве канала связи между ней и теми, кем она управляет) становятся контрпродуктивными…»
Он захлопнул книгу и прикрыл глаза.
«Мы проживаем нашу жизнь так, как проживаем наши дни», – значилось на его счете за завтрак в отеле в Осло, где осенью он был на семинаре вместе с семейством владельцев газеты, и эти слова, казалось, ударили ему прямо в солнечное сплетение. Он до сих пор помнил ту свою реакцию. Как он проживал свои дни? И свою жизнь? Подобно тому дню в Норвегии, в лишенном окон конференц-зале, где обсуждались новые тенденции в работе средств массовой информации, или тому, когда в завтрашнем номере основные надежды возлагались на невоспитанных женщин, писавших оскорбления друг о друге в социальных медиа, которые никто не