На принятие решения у Анны ушло одно мгновение. Она беззвучно покинула свою комнату, на цыпочках сделала два шага в темноте до двери Карин и открыла ее.
Продюсерша сидела за своим письменным столом и удивленно посмотрела на Анну Снапхане опухшими глазами, когда та шагнула внутрь и закрыла за собой дверь.
– Что?..
Она приподнялась со стула, и Анна прижала указательный палец к губам.
– Мне надо поговорить с кем-то, – прошептала она. – Иначе я сойду с ума.
– Нам нельзя общаться, – прошептала Карин в ответ. – Вернись к себе в комнату.
Нижняя губа Анны начала дрожать, а потом и руки тоже.
– Пожалуйста, – взмолилась она, – я не справлюсь с этим.
Продюсерша подошла к ней, окинула взглядом, взяла ее за руки.
– Бедняжка, – произнесла она тихо. – Посиди немного. Анна опустилась на кровать, прижала ладони к лицу и заплакала. Слезы теплыми струйками потекли по щекам, уже не обжигая их, как это было в одиночестве в ее собственной комнате.
– Черт, – всхлипнула Анна, – дьявольщина какая-то. Как это могло случиться?
Карин Беллхорн вздохнула глубоко, с шумом, напоминающим всхлипывание.
– Я не знаю, – сказала она. – Я ничего не понимаю.
– Ты видела ее?
Анна посмотрела на продюсершу. Карин смахнула наверх седые волосы, отвела взгляд в сторону:
– Да.
– Она была еще теплой, но там, в автобусе, ведь было тепло. Ты видела револьвер?
Пожилая женщина кивнула.
– Мне никогда не приходилось сталкиваться ни с чем столь отвратительным, – продолжила Анна Снапхане, слова лились из нее ручьем. – Я никогда не видела прежде мертвого человека, и тем более друга, с кем проработала почти четыре года, кого видела в полном здравии всего несколько часов назад… и убитого! Застреленного! И потом, это серое вещество, прилипшее на стене и мониторах… Это же были ее мозги, черт побери, ее дьявольские мозги, они висели там на телевизионных экранах… Как это отвратительно: ее воспоминания, ее детство, ее чувства, все, чем она жила и дышала, а сейчас отвратительная липкая масса и…
Она наклонила голову и заплакала снова, почти в голос. Карин положила теплую руку ей на затылок.
– Анна… – прошептала она. – Анна, милая, ты не должна здесь находиться, полицейские с ума сойдут, если найдут тебя у меня, успокойся, моя хорошая…
Анна Снапхане сделала глубокий вдох, слезы текли по ее щекам, носу, подбородку.
– Черт, – прошептала она, – черт, Карин, как отвратительно…
– Я знаю, – сказала продюсерша и заключила ее в свои объятия. – Я знаю…
Потом они долго сидели – пожилая женщина прижимала к себе молодую.
– Мне ужасно стыдно, – прошептала Анна, когда немного успокоилась, а Карин отпустила ее плечи. – Я всегда так злилась на Мишель.
– Ничего подобного, – сказала Карин. – Ты наговариваешь на себя.
– Нет, – возразила Анна, вытирая лицо рукой. – Я терпеть ее не могла просто потому, что она была гораздо красивее и лучше меня.
– Вовсе нет, – запротестовала продюсерша. – Как журналист ты всегда намного превосходила Мишель.
– Я имею в виду – лучше на телевидении, – сказала Анна. – Она смотрелась на экране совсем иначе, чем я. Ты знаешь, что на место ведущей «Женского дивана» претендовали я и она? Она получила его. А я так и не простила ей этого.
– Она стала богатой и знаменитой за твой счет?
Анна подумала немного, кивнула:
– Примерно так.
Карин Беллхорн улыбнулась едва заметно:
– И видишь, как хорошо все обернулось для нее.
Анна ошарашенно посмотрела на собеседницу, заглянула в глаза, рассмеялась истерически.
– Как раз сегодня я лучше ее, – сказала она.
Они молча сидели рядом на кровати, Анна Снапхане чувствовала, как спокойствие постепенно разливается по ее телу.
– Ну и вечерок выдался, – сказала она спустя некоторое время.
Карин Беллхорн вздохнула и покачала головой:
– В такой сумбурной записи мне никогда не приходилось участвовать, а я многое повидала на своем веку. Анархисты явно были лишними, кто нашел их?
– Мариана, по-моему. Слышала бы ты, как она и Бэмби Розенберг в два часа ночи в общей комнате поспорили относительно любительниц сниматься в газете чуть ли не голышом. Какие страсти кипели! А потом, в разгар всего этого, пришел Хайлендер.
– Он ужасно поссорился с Мишель.
– Сам шеф? Из-за чего же?
– Дал ей пинка под зад.
– Перестань!
Карин предостерегающе прижала палец к губам:
– Точно. Я сама присутствовала. Он заявился сразу, как только мы закончили работу. Мишель, конечно, была не расположена к дискуссии, ты же знаешь, как она обычно нервничала после записи, особенно после такой…
– Хайлендер явно не большого ума, – заметила Анна Снапхане.
– Его аргументы были, конечно, железные, но он не мог выбрать худшего момента, чтобы их озвучить.
– И чем он мотивировал свое решение?
– Что она слишком старая.
– Слишком старая? Да ей только тридцать четыре исполнилось в понедельник!
Карин улыбнулась еле заметно, не без намека на ехидство:
– Сначала Мишель не поняла, что сказал Хайлендер, она же все еще была возбуждена после записи. Потом в какой-то момент мне показалось, что она вот-вот грохнется в обморок, у нее лицо побелело, желваки на щеках заходили. Затем она просто взбесилась, орала, что он чертов придурок, поднявшийся благодаря тому, что лизал задницы, убирал туалеты и готовил кофе всяким шишкам в Лондоне…
– Это и в самом деле правда, – заметила Анна.
– И что он не осмеливается принимать никаких решений самостоятельно, так как всего лишь облеченная властью марионетка без мозгов и члена…
Анна Снапхане хихикнула.
– Все выглядело почти забавно, – согласилась продюсерша. – Хайлендер считал, что Мишель должна быть благодарна ему, поскольку он взял на себя труд лично уведомить ее об этом. Ему ведь достаточно было известить ее письменно, по электронной почте. Ей, естественно, выплатят компенсацию за целых полтора года, при условии, что она выдержит пункт договора относительно карантинного периода.
– То есть не станет работать ни на кого другого, даже если ее выгнали.
– Точно, – подтвердила Карин Беллхорн. – Если она где-то устроится руководителем программы, ее привлекут к суду за нарушение контракта. И на этом ведь все не закончилось. После ссоры в Конюшне Мишель наехала на своего менеджера, назвала его кровососом и дармоедом и так далее.
– Фоллин тоже получил пинка под зад?
Карин Беллхорн закурила сигарету. Потрогала пальцем нижнюю губу.
– Я не знаю, – сказала она. – Мне, черт побери, ничего больше не известно.
Внезапно Анна почувствовала, что снова готова расплакаться.
– Чем мы, собственно, занимаемся? – прошептала она. Некоторое время они опять сидели молча. Звуки из соседних помещений просачивались к ним сквозь стены. Над ними Себастьян Фоллин пустил воду в раковину. У Хайлендера справа от них орало радио. А слева кашляла Барбара Хансон.
– Послушай, – сказала Анна Снапхане, – кто, по-твоему, сделал это?
Карин поместила кончик языка в уголок рта, задумалась.
– Я не знаю, – ответила она. – А ты как считаешь?
– По-твоему, это был кто-то из нас? – прошептала Анна почти неслышно.
Продюсерша посмотрела в сторону окна ничего не выражающим взглядом.
– Технический персонал уехал домой, как только автобус упаковали. Остались лишь