— Вы меня не удержите, — поднялся, приложив воистину титаническое усилие, — я сам.
— Вы всё делаете сами, — не сдержалась, — я это уже поняла.
А он так и замер, глядя ей в глаза. Сколько же в них сейчас гнева и обиды, в этих нереальных глазах, похожих на два лесных озера. И сведенные у переносицы брови, и маленький шрам на скуле. Все это кажется таким знакомым. Чёртова амнезия…
— Уверен, не всё. Простите меня, я ни в коем случае не хотел обидеть.
И губы Лизы тронула ухмылка. Уж что-что, а обижать Соколов умеет.
— Ничего, вы меня не обидели. Обед будет через три часа, а до этого времени постарайтесь поспать.
Когда оказался в кровати, смог наконец-то накрыть лицо подушкой и зарычать от боли, а выпитое до этого обезболивающее начало действовать лишь спустя полчаса, что позволило уснуть, вернее, провалиться в сон, который превратился в череду размытых кадров. Евгению снилась женщина, она что-то говорила, жестикулировала, правда, лица ее было не разглядеть. То они куда-то ехали вместе, то сидели в ресторане, то гуляли по набережной, потом картинка сменилась. Соколов очутился в самолете. За иллюминатором тем временем сверкали молнии, до ушей доносился гул турбин. Вдруг в какой-то момент самолет начал резко терять высоту, отчего мужчина проснулся.
Гул турбин, скорее всего, шел от звука усилившегося дождя, что стучал по крыше. Небо снова затянули тучи, разве что ветер не гнул деревья. Соколов же испытал облегчение. Он жив! И он не один. А раны заживут, память дай бог вернется. Когда же собрался встать, дверь открылась. На пороге стоял Паша и держал в руке оленя.
— Я плинес тебе, — но зайти не решался.
— Так, заходи, — приподнялся на подушках, — не робей. Я не кусаюсь.
На что мальчик подбежал к тумбочке, поставил на нее елового оленя.
— Всё, пока, — и так же быстро убежал.
Соколов взял игрушку. Интересно, паренек сам принес или его мать попросила? Но мальчишка бойкий, смышленый, осторожничает с чужими, как положено. И очевидно, растет без отца, зато дед есть, да еще и егерь, и столяр в одном лице. Вот бы узнать побольше о Лизе. Все-таки, что заставило современную молодую девушку, а на вид ей лет двадцать пять не больше, засесть в такой глуши, где ни связи, ни людей вокруг? Возможно, причина как раз в неустроенной личной жизни. А вдруг и у него где-то там осталась семья?
Глава 9
За окном снова льет, как из ведра…
В такую погоду Паша всегда крепко спит и встает не раньше десяти. А у Лизы как раз высвобождается часа три на работу. И если до появления в их доме Соколова, она работала в кабинете, некогда бывшей кладовке, то теперь пришлось все перенести к себе в спальню. Благо, ниша, где стояла детская кроватка, отгораживалась от остальной комнаты шторкой, так что, можно было спокойно заниматься делами, не мешая малышу спать.
Лиза закрыла дверь, после чего включила компьютер, подсоединила модем. Две фирмы ждут отчеты, плюс надо подготовить платежки, да много чего нужно, но уже через полчаса стало ясно, голова забита совершенно другим, и сконцентрироваться на работе никак не получается.
— Твою ж мать, — откинулась на спинку кресла, взяла в руки чашку с пока еще горячим кофе.
Может, не надо было врать? Зачем ей здесь этот человек? Он просто-напросто вытер об нее ноги. Что может быть хуже для женщины, как предложение от любимого мужчины сделать аборт? Соколов сделал всё, чтобы она его ненавидела, презирала. И он ей не нужен! Ни ей, ни Пашке. Для Евгения семья и обуза — слова синонимы. Хотя, даже если она сообщит о нём, придется так и так ждать, когда вода сойдет. Сюда сейчас машина не доедет, вертолет тем более не прилетит.
Соколов тоже не спал, он сидел на кровати, смотрел в окно. Сегодня третий день его пребывания в доме егеря. Всего третий, а ощущение, будто месяц прошел, видимо время здесь воспринимается как-то иначе. И Лиза, эта девушка не идет из головы. Вчера перед сном она пришла, чтобы обработать раны. Разговаривала с вынужденной вежливостью, нехотя, в глаза по-прежнему старалась не смотреть, но когда помогла снять футболку, оказавшись совсем близко, окутав его своим ароматом, Соколов испытал болезненное возбуждение, благо, одеяло не позволило оконфузиться. Что-то в ней кажется мучительно знакомым, то ли движения, то ли запах, то ли взгляд, то ли все сразу. Как же погано ничего не помнить, ощущение, будто все всё знают, понимают, а ты среди них точно неразумное дитя, нуждающееся в постоянной помощи и пристальном надзоре, причем нежеланное дитя. Отец Лизы и вовсе не желает с ним пересекаться, избегает встреч любым возможным способом.
А Лиза наконец-то смогла сосредоточиться на отчетах, да так, что не заметила, как сын проснулся, как бесшумно выбрался из кроватки, а делал он это мастерски, как покинул комнату. Сначала Паша отправился к дедушке, но увидев, что тот крепко спит, пошел в комнату незнакомца.
Евгений аж дернулся, когда дверь, протяжно заскрипев, открылась, но на пороге никого не обнаружилось. Правда, уже через минуту из-за косяка показался босой заспанный ребенок.
— Мой олень зыф? — осторожно зашел в комнату.
— Привет, парень, — улыбнулся ему. — Еще бы. Жив и здоров. Вот, — взял с тумбочки игрушку, — бери.
— Нет, — мотнул головой, — он твой, я плосто сплосил.
— А где твоя мама?
— Лаботает.
Соколов меж тем заметил, как мальчуган перетаптывается, скорее всего, ногам холодно.
— Замерз?
— Да, — и вдруг подбежал, забрался на край кровати, ножки поджал, — мозно я тут поиглаю? Деда спит.
— Играй, — и передал ему оленя.
— А ты?
— Что я? — с интересом разглядывал Пашу. Он копия мать, но она темная, а паренек светлый совсем. Возможно, отец блондин.
— Поиглаешь со мной?
— Так, у меня другого зверя нет.
— А ты будес охотник. Стлеляй в него, — и начал скакать оленем по одеялу.
Играл ли он раньше с детьми? Сейчас кажется, что не играл, даже не знает, что это такое. Видимо, пришло время научиться.
И только Соколов вообразил себя метким охотником, который выслеживал добычу несколько дней кряду, как со стороны коридора раздался взволнованный голос Лизы.
— Паша?! Зайчик?! Ты где?
Спустя пару минут она уже стояла в дверях и совершенно дикими глазами смотрела на происходящее.
— Паша! — подлетела к сыну, но сейчас же осеклась. — Ты что тут делаешь?
— Я иглаю, — пробормотал испуганно.
— Зайка, играть надо в своей комнате. Или с дедушкой, а дядю волновать нельзя. Дядя плохо себя чувствует.
— Да ничего страшного, — честно говоря, даже не понял ее возмущения.
— Идем, — скорее взяла мальчика на руки, — тебе еще умыться надо, переодеться. А к дяде больше не ходи, понял?
— Халасо, — прильнул к матери.
И они покинули комнату, а Соколову стало так гадко на душе, так обидно. Она что