Доктора Саперштейна Лира назвала Богом. Он контролировал Хэвен целиком и полностью.
Пока чтения продолжались, Лира всегда старалась сесть рядом с доктором О’Доннел, почти укладывая голову ей на колени. Пока доктор О’Доннел читала, Лира пыталась разобраться в дурманящей массе закорючек, привязать звуки к буквам. От сосредоточенности у нее начинали болеть глазные яблоки.
Как-то раз ей показалось, что доктор О’Доннел начала читать медленнее. Другие реплики ничего не заметили, но Лира сразу почувствовала нутром промежутки между словами и поняла, как они натыкаются на край-букву, прежде чем перепрыгнуть через очередной маленький белый промежуток на бумаге. Правда, сперва Лира предположила, что ей это померещилось. Но когда доктор О’Доннел стала водить пальцем вдоль строчек, постукивая по загадочным точкам и черточкам или приостанавливаясь перед особенно запутанным словечком, Лира поняла, что нет, ничегошеньки ей не мерещится.
Доктор О’Доннел пыталась помочь Лире читать.
И постепенно – так настраивают микроскоп, увеличивая разрешение, – словосочетания и фразы начали освобождаться из загадочных чернильных пятен на странице и внезапно раскрылись пониманию Лиры.
И. Я. Пошла.
Но чудо не могло длиться долго. Лире следовало бы догадаться об этом, но она, конечно, не сообразила.
Она совсем недавно получила имя. Она фактически родилась во второй раз. Она мало что понимала.
Однажды воскресным вечером доктор О’Доннел не появилась в спальне. Девчонки прождали ее около часа, а когда Кассиопее надоело маяться и бездельничать, она заявила, что собирается погулять по берегу за крылом А и попробовать набрать ракушек. Хотя подобные развлечения были категорически запрещены, Кассиопея входила в число тех немногих реплик, которые любили рисковать. Порой Лира составляла ей компанию, но сама она боялась моря – из-за историй, которыми медсестры делились друг с дружкой: про акул-людоедов в заливе Уоли, про аллигаторов и ядовитых змей в болотах.
День выдался чудесный, не слишком жаркий, и пушистые облака важно уплывали вдаль. Но Лире не хотелось наружу. Лира мечтала лишь об одном: сидеть на полу рядом с доктором О’Доннел, вдыхать запах антисептика и лимонного лосьона, исходящий от ее кожи, и смотреть на волокна бумаги, которые взмывали в воздух, когда доктор О’Доннел переворачивала страницу.
Лиру посетила ужасная мысль: доктор О’Доннел заболела! Она никогда не пропустила ни единого воскресенья, и Лира отказывалась верить, что доктору О’Доннел надоело проводить с ними вечера. Нет, она, Лира, вовсе не скучная! Она – не дефектная и не тупая для доктора О’Доннел.
Забыв, что она ненавидит Коробку и всякий раз задерживает дыхание, когда ей доводится проходить хотя бы в пятидесяти футах от дверей с красными полосами, Лира помчалась туда. Она не могла объяснить, почему ею овладела паника.
Это чувство было сродни тому, когда просыпаешься посреди ночи в темноте и не понимаешь, где ты находишься.
Лира почти добралась до крыла С, когда услышала сердитые голоса. Один из них принадлежал доктору О’Доннел. Лира быстро юркнула в нишу. Она слышала доктора О’Доннел и Бога, ссорящихся в пустой лаборатории, и даже могла за ними наблюдать: дверь оказалась приоткрыта.
Лира замерла. Голоса Бога и доктора О’Доннел гулко разносились по коридору.
– Я нанял вас, – вещал Бог, – чтобы вы выполняли свою работу, а не играли в чертову мать Терезу!
Он поднял руку, и Лира испугалась, что он ударит доктора О’Доннел. Она увидела, что Бог держит старую, потрепанную книжку – «Маленького принца», – которую доктор О’Доннел читала им.
– Разве вы не понимаете? – произнесла доктор О’Доннел с пылающим лицом. Ее веснушки исчезли. – То, что мы делаем… Разве они не заслуживают немного счастья? Вы же сами говорили, что они лучше функционируют, если получают чуть-чуть заботы.
– Стимуляция и прикосновения. А не еженедельные чтения! – Бог хлопнул книгой по столу, и Лира вздрогнула. – Мы не филантропы, – вздохнул Бог. – Мы – ученые, Кэт. А они – исследуемые объекты. И точка.
Доктор О’Доннел вскинула голову, и пряди ее волос выбились из хвоста. Если бы Лира знала слово «любовь», если бы она действительно понимала его смысл, она поняла бы сейчас, что любит доктора О’Доннел.
– Мы можем обращаться с ними, как с обычными людьми, – тихо возразила доктор О’Доннел.
Но Бог уже двинулся к двери. Лира увидела его густые черные брови, аккуратно подстриженную бородку, глаза, посаженные так глубоко, будто их вдавило в череп. Внезапно он напрягся и резко развернулся.
– Ошибаетесь, – отчеканил он. Его голос был холоден, как прикосновение Стального Уха, когда оно скользило под рубашкой Лиры, слушая удары ее сердца. – Что дальше? Уж не собираетесь ли вы учить подопытных крыс играть в шахматы?
Перед тем как покинуть Хэвен, доктор О’Доннел подарила Лире «Маленького принца».
Лира не сомневалась, что доктор О’Доннел плакала.
– Будь осторожна и прячь книгу, – прошептала Доктор О’Доннел и на секунду прикоснулась к щеке Лиры.
После отъезда доктора О’Доннел она легла спать. А на следующий день ее подушка пахла антисептиком и лимонным лосьоном, совсем как пальцы доктора О’Доннел.
Глава 4
Оценка когнитивных функций проводилась в просторном кабинете в крыле D, где вечно гуляли сквозняки. Раньше здесь держали клетки с кроликами, и в помещении до сих пор чувствовался слабый запах сухого корма и мочи. Лира не знала, что случилось с кроликами. Хэвен был огромным, и многие комнаты были запретны для посещения, поэтому Лира решила, что клетки с животными куда-то перенесли. Или, может, кролики не сумели развиваться нормально, как многие реплики.
Оценка когнитивных функций каждую неделю менялась. Репликам могли велеть на скорость собирать мелкие скользкие булавки, пытаться сложить трехмерный пазл или пройти по нарисованному лабиринту.
Реплик-самок – все девятьсот шестьдесят – в тот день в ходе оценки разделили на группы по цвету, по сорок штук. Сиреневый Ручей уже вышла из Коробки и теперь сидела возле Лиры. Сиреневый Ручей взяла себе имя после какой-то рекламы по телевизору медсестер. Даже после того, как медсестры истерически расхохотались и объяснили репликам, что это женская спринцовка (а заодно – и для чего она нужна), Сиреневый Ручей отказалась менять имя. Она твердила, что ей нравится, как оно звучит.
– Ты неважно выглядишь, – бросила Сиреневый Ручей, покосившись на Лиру.
Сиреневый Ручей мало разговаривала. Она была одной из самых медлительных реплик. Ей до сих пор помогали одеваться, и она так