– Я и так уже исполняю твою затею. Разве не так?
Насчет этого было не поспорить. Именно я настояла на том, чтобы мы распродали все, что имелось у нас в Испании, включая и любимую мою «шоколадницу», и чтобы Кристобаль отправился со мною в Эквадор, дабы я могла заявить свои права на наследство – во что бы это в итоге ни вылилось. Я привлекла все имевшиеся в моем арсенале аргументы: и что Европа разорена войной, и что наше заведение стремительно теряет доходы, и – последний мой убедительный довод – что это путешествие явится для него идеальной возможностью написать наконец роман, о котором он грезил чуть ли не всю жизнь.
Но вместо того чтобы на этом успокоиться, я вскинулась еще сильней:
– Да, но ты ведешь себя так, будто я сделала это лишь ради собственного блага! – Больше я была не в силах контролировать силу своего голоса. – Я это сделала для нас!
– Ну, вот чего бы тебе было не удовольствоваться тем, что у нас было? Зачем тебе потребовалось что-то еще?
– Ты серьезно?! Что, по-твоему, я должна была сделать со своим наследством? Просто его кому-то отдать? Уж прости, что я так забочусь о нашем благополучии! Прости, что хочу, чтобы мы променяли ту убогую квартирку на великолепную плантацию в одной из ведущих стран-экспортеров мира!
– Ой, вот только не начинай опять! Я и так уже наслышан об этой плантации. С тех пор как мы получили это чертово письмо, ты больше ни о чем уже и говорить не можешь! Ты совершенно как твой отец – совсем очумела от амбиций!
– Откуда тебе знать? Ты никогда не был знаком с моим отцом. Я сама-то едва его помню.
– Твоя матушка мне это поведала.
О матери мне тоже сейчас не хотелось слышать. В этой поездке я тосковала по ней еще сильнее, вспоминая ее буквально каждый день.
– Послушай, Пури, – сказал Кристобаль, и голос его зазвучал намного тише и теплее. – Я не хочу с тобою ссориться. Тем более здесь. Обещаю, что потом я буду посвободнее и смогу больше проводить с тобою времени. Но сейчас будь, пожалуйста, умницей и позволь мне вернуться к роману.
И он поцеловал меня в лоб, как будто перед ним было четырехлетнее дитя с непрошибаемым упрямством.
Я резко отшатнулась назад:
– Не трогай меня!
Я только что битый час прихорашивалась перед выходом в люди. Я уложила в красивую прическу свои длинные каштановые волосы, овеяла лицо нежной рисовой пудрой – моей французской poudre de riz, – выбрала лавандового цвета платье с блестками и с декольте, обнажавшим всю спину. И что я получила от мужа в ответ?! Отеческий поцелуй?! Если он не удостаивает меня вниманием сейчас, когда мне двадцать восемь, то что будет, когда я разменяю тридцать?
– Давай поговорим об этом позже, – пробормотал Кристобаль, поскольку многие уже стали на нас оглядываться, – когда ты успокоишься.
– Нет. Мы поговорим об этом сейчас!
Кристобаль раздраженно вздохнул.
– Ты ведешь себя неразумно, Пури.
Неразумно?! У меня даже слов не нашлось, чтобы ответить. И если бы таковые имелись – я, наверное, сейчас оскорбила бы его. Резко развернувшись, я бросилась из фойе прочь, подальше от этого мужчины, умевшего, как никто на свете, вывести меня из себя.
Я поднялась по лестнице, ведущей на палубу, и, не оглядываясь, устремилась к корме. Мне не хотелось, чтобы Кристобаль видел мои слезы. Я часто дышала, холодный воздух трепал мне щеки. Над головой светился полумесяц. Я вцепилась в перила в самом конце корабля.
Неразумно, видите ли!
Черные волны отчаянно врезались в высокий корпус судна. Море порой бывает таким устрашающим! Мой взгляд невольно приковался к гипнотическому биению волн, и дыхание понемногу умерилось.
Наверное, в этом долгом путешествии я стала излишне упрямой, несговорчивой. Обычно я нетребовательна бывала к Кристобалю. В Севилье у меня было много подруг, с которыми я могла как-то развлечься. И мне не требовалось от мужа постоянного внимания. Однако здесь у меня никого не было. Я уже целую неделю чувствовала себя в одиночестве и к тому же не могла не нервничать из-за той неизвестности, что ждала нас в Эквадоре. И мне необходима была его поддержка, его уверение, что все сложится хорошо.
А вдруг я совершила ошибку, отказавшись от всего, что у нас прежде было, дабы сломя голову погнаться за мечтой… за отцовской мечтой?
Если бы еще мы с Кристобалем не были такими разными! В то время как он способен был весь остаток дней прожить в блаженном погружении в свои книги – я не могла усидеть на месте и пяти минут. В самом начале нашего брака, помнится, для меня невыносимы были эти долгие послеполуденные часы, когда я вышивала крестиком или штопала носки под тиканье ходиков, неспешно отмеряющих это тягучее, нескончаемое время до ужина. Стены нашей квартиры, казалось, действовали удушающе. Самым настоящим для меня спасением явился шоколад. С юных лет меня учила бабушка – в честь которой меня, к слову, и назвали – всему тому, что знала она сама о шоколаде. Начиная с того, как превратить твердые какао-бобы в шелковистую, мягко обволакивающую субстанцию, и заканчивая изучением ингредиентов, смешивая которые можно создавать различные текстуры и вкусы, не только доставляющие наслаждение, но и вызывающие у людей пристрастие.
Именно моей идеей было превратить старую книжную лавку, принадлежавшую еще дедушке и отцу Кристобаля, в шоколадное кафе. Это веяние считалось тогда очень модным, как объяснила я мужу, и могло принести известность нашему кварталу. К тому же за мой горячий шоколад и трюфели люди охотно стали бы платить. В конце концов, «шоколадницы» – chocolaterías – в ту пору были повальным увлечением во Франции, а наш народ всегда так стремился к престижу и высокому статусу Франции!
В итоге Кристобаль мне уступил. Но со временем он сделался куда менее снисходительным…
Тут сзади в шею мне дохнуло теплым воздухом.
И внезапно я потеряла возможность дышать.
Я вскинула руки к горлу, туда, где что-то невыносимо сдавливало шею, и нащупала виток веревки. У меня не было даже воздуха, чтобы закричать.
– Тш-ш, Мария, – прошептал мне в ухо мужской голос, – скоро все закончится.
Кто это? И откуда ему известно мое первое имя? Мои судорожно мечущиеся ладони наткнулись на два мужских кулака, крепко удерживающих веревку. Руки у мужчины были большие, мозолистые. Гораздо крупнее, чем у Кристобаля.
– Кристобаль, на помощь! – попыталась я закричать,