Коулу нашли место на рейс через четыре часа после того, как Гэвин привез его в маленький аэропорт Флорида-Кис. В Майами потребовалось три часа, чтобы пересесть на рейс до Ванкувера с посадкой в аэропорту О’Хара. За окнами терминала над Чикаго появилась неяркая оранжевая полоса зари. Коула преследовала страшная головная боль. Он чувствовал себя так, словно в стране снов висел между днем и ночью, пытаясь догнать время, двигаясь на запад. У него даже появились мысли о том, что он придумал звонок Оливии Уэст в пьяном угаре.
Коул заказал двойной эспрессо и отправился искать нужный выход на посадку. Зря он это затеял. Коул – последний человек на земле, которого его отец захотел бы видеть, особенно если старый скряга ослабел. Его старик терпеть не мог показывать свою слабость. Особенно сыну.
Куда более хитрая темная мысль пронеслась у него в голове, когда он отпил кофе из картонного стаканчика: учитывая многолетнее отсутствие, от его неожиданного появления на ранчо в дни смертельной болезни отца будет разить бессовестным авантюризмом. Меньше всего на свете Коулу хотелось, чтобы его отец подумал, будто ему что-то от него нужно. Наследство. Часть ранчо. Он сказал Джейн правду. Они могут делать что угодно и с самим местом, и с его призраками.
Коул нашел свободное кресло возле нужного выхода на посадку и открыл ноутбук. В голове стучало, мозг был в тумане. Пока открывалась программа, он позвонил Джейн в Лондон. Когда он попытался связаться с ней перед вылетом из Майами, сестра не взяла трубку.
На этот раз она ответила после третьего гудка.
– Говорит Джейн, – ответила она со своим заимствованным четким британским акцентом. Его сестра всегда была такой фальшивой.
– Это Коул. Ты знала, что отец умирает? Это правда?
Повисло молчание.
Коул выругался про себя.
– Черт подери, Джейн, ты знала?
Вздох.
– Нет. Не совсем. Не знала, пока сегодня утром в жуткую рань мне не позвонила управляющая его ранчо и не сообщила, что отца придется поместить в хоспис. Честно говоря, это был шок. Я знала, что у него рак, но отец сказал мне, что после химиотерапии с ним все в порядке. Отец говорил, что у него ремиссия. Получается, он лгал. И в этом нет ничего нового. Всегда «отлично, все отлично», ты же его знаешь. Я пыталась тебе дозвониться. Ты где?
Он глубоко вдохнул, наблюдая за отцом и сыновьями, которые толкали свой багаж. Они напомнили ему о Тае. О Холли. О потерянных шансах.
– Аэропорт О’Хара. Я еду домой.
– Что?
– Я нашел место в самолете и лечу домой.
– Я… ну… я… Нет, это хорошо. – Джейн откашлялась. – Это действительно кстати, потому что мы с Тодди в данный момент приехать не можем. Ему светит место посла в Бельгии. Когда окажешься на ранчо, дай мне знать, как дела у папы, настолько ли все серьезно, как говорит управляющая ранчо, и нужно ли мне приезжать.
Коул закрыл глаза, сжал пальцами переносицу, досчитал до десяти, потом сказал:
– Кто эта управляющая ранчо, эта Оливия Уэст? Ты что-нибудь знаешь о ней?
Снова странное замешательство.
– Я полагаю, она работает на ранчо инструктором по рыбной ловле и управляет хозяйством в целом. Я впервые говорила с ней. – Голос Джейн дрогнул. – Послушай, по поводу папиного завещания…
– Боже, Джейн, прекрати. Немедленно.
– Но ты с нами, верно? Готов продать ранчо?
– Интересно, а как они на тебя вышли? Когда ты позвонила мне в Гавану и заговорила о продаже, у меня создалось впечатление…
Коул негромко выругался. Он совершенно не помнил, что именно ему говорила Джейн. Не имел ни малейшего представления о том, что она заставила его подписать.
– Почему ты позвонила мне по поводу продажи? Если ты думала, что с папой все в порядке?
– Потому что ко мне с этим предложением обратился Клейтон Форбс. – Ее голос зазвучал резко, сестра как будто защищалась. – Он рассказал мне о разных возможностях, потому что… Да потому, что со мной легче говорить, чем с нашим отцом, согласись. Форбс надеялся, что я сумею направить процесс по нужному руслу, если я… мы заинтересованы.
– В чем точно мы заинтересованы?
– Ты шутишь, да? Ты же подписал документ.
– Я не помню, что подписывал.
– Вероятно, ты был мертвецки пьян, вот почему.
– Пойди навстречу, Джейн. Освежи мою память.
Она негромко выругалась.
– Форбс хотел выяснить позицию нашей семьи, потому что существует невероятно удачная возможность для развития крупного поместья. Он хотел быть уверенным в нашей позиции относительно продажи ранчо до того, как начать вести переговоры с финансистами, заказывать планы, исследование воздействия на окружающую среду и все в таком духе.
– Финансирование? Планирование? Для Броукен-Бар?
– Да. Для дорогостоящего коммерческого развития частных владений.
У Коула голова пошла кругом.
– Папа никогда бы на такое не согласился. Никогда.
– Но мы согласились.
– Ранчо не наше, чтобы мы его продавали.
– Избавь меня от этого, Коул. Папа болен. Никто не живет вечно. Я прагматик, только и всего, и Клейтон такой же. Он знает, что папа оставит собственность нам. И я знаю, что ты не хочешь иметь ничего общего с этим местом. Поэтому в чем проблема?
Коула при мысли о Клейтоне Форбсе охватили темные чувства. Его преследователь в школе. У Форбса всегда было коварное, двуличное, агрессивное отношение к жизни и людям.
– Что я подписал?
– Документ о намерении войти в добровольные переговоры с девелоперской компанией Форбса, когда мы унаследуем Броукен-Бар.
Дерьмо. Коул сильнее сжал пальцами переносицу.
По громкой связи объявили посадку на рейс.
– Мне пора. Я позвоню тебе, как только доберусь.
– Подожди. Есть еще кое-что. Клейтон считает, что управляющая папиным ранчо оказывает на него ненужное влияние. Он считает, что она нацелилась на часть наследства, если не на все наследство целиком. Если все получит она, то продавать она не захочет. Вся сделка может рассыпаться.
– И почему Форбс так считает?
Коул смотрел, как пассажиры первого класса выстраиваются в очередь. На его билете стояла буква D. Дешевое место.
– Не знаю. Он позвонил мне по этому поводу и предложил, чтобы мы что-то с этим сделали.
– Когда он звонил?
– Да не помню я, Коул. Недавно.
– То есть сегодня утром? После новости о том, что папе придется переехать в хоспис?
– Послушай, мне тоже нужно бежать. У детей школьный поход. Просто позвони мне, когда будешь там, и дай знать, как папа. И проверь эту Оливию, ладно? Судя по всему, никому доподлинно не известно, откуда она, из какой