Закуривая, Миронов как бы между прочим сказал:
— Станичники, только без обеды, может быть, кто того…
— В портки наклал?! — Кто-то из казаков во-своему досказал мысль командира.
И грохнул хохот. Может быть, чуточку наигранно-нервический.
Миронов улыбнулся. Но улыбка спряталась в пышных усах, лишь в глазах промелькнуло что-то вроде одобрения: «Это всегда бывает перед опасностью, — думал Миронов. — Подбадривают сами себя казачки… Посмотрим, как в деле покажут. Дело… Это не косой на лугу махать да от комаров отбиваться. Тут — бой, и рубить придется головы людей… Да и твою отхватят, если „умело“ ее подставишь… Враг, пока неузнанный и невидимый, — страшный враг…»
— С тобой пойдем, — дружно ответили казаки.
— А ты, Алексей? — обратился Миронов к здоровенному, с виду неповоротливому казаку, стоявшему в шеренге остающихся в казарме казаков.
Алеха молча шагнул из общего строя. Но так как шаг у него был не как у обыкновенных людей, то и оказался он впереди всех.
— Осади назад! — кто-то, тронув его за плечо, тихонько посоветовал ему. — С нами, что ли? За компанию?.. Верзила. Его же за версту видно.
Алеха молча и неуклюже переставил ноги, но даже глаз не скосил в сторону непрошеного советчика, видно, ему было неохота не то что отвечать, а даже голову повернуть.
— Он один из тех двух лежебок… — Под смешок казаков начинает один из них рассказывать давно и всем известную байку. — Лежат они, значится, под яблоней, один из них гутарит: «Вот если бы спелые яблоки срывались с веток и падали бы прямо в рот». А другой ответствует: «И не лень тебе об этом гутарить…»
И снова хохоток среди охотников.
Миронов молча наблюдал за перемещением-топтанием Алехи, прислушивался к беззлобной шутке казаков и делал вид, что ничего не видит и ничего не слышит. Знал он, что видимая неповоротливость этого увальня казака была обманчивой, за ней скрывалась огромная сила, а в боевой обстановке к ней неожиданно прибавлялись быстрота, стремительность и хладнокровная расчетливость — то есть срабатывала истинная казачья смекалка и, как говорится, стопроцентная надежность. «С этим казаком можно идти в разведку» — такую оценку заслуживал Алеха.
Но во второй раз Алеха не пошел в разведку. Почему? Никто не хотел подозревать его в трусости, да и сам он не поверил бы, если бы даже его обвинили в этом. И вот что странно, не верил, а в разведку, очередную и страшную, не пошел. То ли предчувствием томимый, то ли не мог прийти в себя от того, первого похода, когда в смертельной схватке с японским разведчиком сошлись. Верткий и сильный враг вцепился в горло и сдавливал, как железными тисками…
Алеха получил Георгиевский крест и, не расставаясь, с удовольствием носил его, но больше не захотел получать наград… Наверное, это его мучило, и рано или поздно он все-таки должен был об этом сказать. Кончилась русско-японская война, и казаки в эшелонах ехали домой, на родимую сторонушку. И как-то в один из дней, особенно пасмурных и дождливых, Алеха был дневальным по вагону-конюшне. Долго сидел на куле прессованного сена и вдруг неожиданно, ни к кому особенно не обращаясь, раздумчиво произнес:
— Убоялся… Оторопь нашла — и все тут… — Видно, мысль эта не давала покоя и он должен был хотя бы вслух произнести такие слова, может быть, тем самым снять с себя хоть частицу стыдного для казака страха. Ведь, по сути дела, он, этот страх, вытравливался из казачонка с самого детства: «Не плачь — ты же казак», «Дай сдачи!», «Не трусь — ты же казак!» В три года от роду казачонка сажают на коня, и он ездит по двору. В пять лет он уже скачет на коне по хутору и невсамделишной пикой колет воображаемого врага, рубит головы детской шашкой… А тут вдруг «оторопь нашла…».
Филипп Козьмич Миронов оглядел ряды присмиревших остающихся в казармах казаков — они не выдерживали его взгляда и начинали с особым пристрастием рассматривать подошвы сапог, которые срочно требовали ремонта, нитки по шву рукава мундира вроде бы начали истлевать. Один казак незаметно для других поймал муху и аккуратненько начал отрывать ей крылышки…
— А ты что же, Андрей Симонов? — громко и требовательно спросил Миронов.
Казак отшвырнул от себя муху, распрямился, щелкнув шпорами:
— Слушаю!
— Не желаешь испытать счастья?
— Я-то не против, но маманя, благословляя на войну, наказывала: «От службы не отказывайся и на нее дюже не напрашивайся…» Прикажете — пойду.
— Симонов, два шага вперед!
— Слушаюсь!
14
Со стороны могло показаться, что Миронов нарушал установку командования — только охотников набирать в разведку. Но он думал еще и о том, что эту первую вылазку в стан врага надо успешно выполнить. Ведь охотники сами по себе могут вызваться под влиянием общего психологического настроя, когда предстоящая опасность нестрашна, а вокруг свои родные лица и чуть ли не каждый захочет козырнуть своей отчаянной храбростью. Но каков он будет в деле — вот что заботило больше всего Миронова. Поэтому как бы принуждал Симонова идти в разведку, зная наверняка, что если тот даст слово, то выполнит его с умом и находчивостью.
— Внимание… В пять утра выступим от деревни Чатайузы…
— Так это же казачье слово «узы», — не выдержал кто-то, обрадовавшись знакомому с детства слову. — «Узы», это же значит — собаками трави его…
— Верно, — снисходительно ответил Миронов, хотя в другое время он бы строго прикрикнул на словоохотливого казака. Но сейчас понимал состояние охотников и прощал их маленькие слабости. — Так вот, пройдем деревню Юкман Чуанж и выйдем на левый берег реки Тайузыха… Дальше путь на станцию Ляоян… Взорвем железную дорогу… Прихватим «языка»…
— Дел — раз плюнуть… — Кто-то из казаков, осмелев, еще раз не по-уставному подал голос.
— Разговоры! — строго сказал Миронов. — С сего часу — губы на замок. Изъясняться только жестами. Пройти придется верст семьдесят. Последний привал в деревне Цундязандиоза…
— Захотел бы сказать, так не выговоришь, — на сей раз кто-то тихонько проворчал.
Миронов только глазами сверкнул:
— …Коней не расседлывать, подпруг не ослаблять, — кони наши донские, выносливые… Обуть коней! — подал команду Миронов.
Казаки быстро и сноровисто надели на копыта лошадей специально изготовленные «рукавицы». Предосторожность немаловажная — дороги горные, каменистые, чтобы не было слышно цокота копыт.
Тридцать пять казаков во главе с сотником Мироновым нырнули в темень январской азиатской ночи. Неожиданно их накрыл такой ливень с градом, что, кажется, дробил не только одежду, но и души. Люди и кони не то чтобы промокли, как во время нормального дождя, а будто при