— Женя, зачем ты это сделала? — всхлипнула она, снимая очки.
Знакомство с Мартой волшебным образом вытеснило из Женькиной головы мысли о предстоящем разговоре с матерью. Ничего хорошего от него ждать не приходилось. Мама до истерик не любила ходить в школу. Она и на родительские собрания-то шла через силу — все равно дочь будут только ругать. А уж если ее вызывала к себе учительница, и тем более директор, то причитаниям не было конца. К тому же, в последнее время такое случалось все чаще и чаще.
— Я ничего не делала! — Женька скрестила на груди руки и уставилась в пол.
— Ну, сколько можно! Я день и ночь работаю! Сижу, вычитываю тексты, порчу глаза, и все ради чего? Ради того, чтобы мне из школы звонили? Рассказывали, что у меня дочь рецидивистка?
— Мама, ты слышишь меня? ЭТО НЕ Я!
— А кто? Опять Альбина? Я же говорила тебе — не лезь на рожон! Не ссорься с этой девочкой. Ты знаешь, кто у нее отец? Подружись с ней. Дружат же остальные.
— Остальные ей задницу лижут! — Женькино терпение таяло быстрее, чем комок снега на раскаленной плите.
— Что ты такое говоришь! Как грубо! — всплеснула руками мать. — Тебе нужно быть хитрее, научиться подстраиваться под них! Посмотри на себя — в чем ты ходишь! На мальчишку похожа! Поэтому с тобой никто и не общается.
Сколько раз Женька слышала эти слова! Она даже считать перестала. Ее мать больше всего на свете боялась оказаться в центре внимания. Высунуться. Опозориться. Всю свою жизнь она вела политику невмешательства. Если Женьке приходило в голову пожаловаться, что над ней издеваются в классе — засовывают в унитаз тетрадки и ставят подножки, — то в ответ она слышала: «А ты отойди! Не становись с ними на один уровень! Мы же интеллигентные люди!»
Да, Женькина мама — Елена Александровна Смородина — была очень интеллигентным человеком. Наверное, поэтому она так никогда и не вышла замуж. Целыми днями, а иногда и ночами, Елена Александровна вычитывала статьи в научных журналах. Она работала корректором. Из дому выходила только для того, чтобы взять в редакции распечатки новых текстов и отвезти уже исправленные.
Женька никогда не видела ее накрашенной. Из одежды она предпочитала мешковатую серую кофту и вельветовые штаны, повидавшие в своей длинной жизни больше, чем великий путешественник Васко да Гама.
— Лучше на себя посмотри! — огрызнулась Женька. — Ты-то на кого похожа!
— Что? Что ты сказала? — Подбородок матери задрожал, а вместе с ним жиденький хвостик на затылке, перетянутый детской резинкой.
Нужно было остановиться, пожалеть ее и попросить прощения, но лешего в Женькиной голове опять потянуло на подвиги.
— То и сказала! Если бы ты сама выглядела, как женщина, отец бы нас не бросил! Хоть бы алименты платил!
Пощечина заставила Женьку замолчать.
— Разбирайся со своими проблемами сама! — тихо сказала мать и вышла из комнаты.
Через минуту квартиру наполнили гипнотические звуки музыки Вагнера. Теперь она весь день будет слушать оперу «Тристан и Изольда». Работать, рыдать и пить кофе без сахара, но с лимоном.
На душе у Женьки стало гадко. Так гадко, что она схватила валявшийся в прихожей рюкзак со снаряжением для граффити и выбежала из дому.
Ну, зачем? Зачем нужно было напоминать про отца? Бить по больному? Женьке ведь было плевать на него! Бросил и бросил! Что с того? Одни проживем.
Раньше, лет пять назад, она пыталась узнать у мамы, кем был ее отец. Но та только отмалчивалась или принималась плакать, закрывшись в своей комнате. Тогда Женька решила: раз ушел, значит, этот человек не стоит того, чтобы о нем думать. И думать перестала.
Только иногда, когда Алька и ее дружки становились совсем уж невыносимыми, Женька жалела, что за нее некому заступиться. Некому взять приятелей Стекольниковой за шиворот: Косолапова в одну руку, Горячева — в другую и встряхнуть как следует. Или лбами друг о друга стукнуть. Вот вам за рисунок, вот вам за дрожжи в унитазах…
Размышляя, Женька до темноты бродила по улицам. Смотрела, как запускают после зимы фонтан. Ела горячий лаваш. Кормила крошками голубей и мечтала о тарелке супа. Когда же город затопили фиолетовые чернила и долговязые фонари заморгали глазами, заливая тротуары дрожащим светом, она отправилась на стройку. Ей хотелось избавиться от хаоса в душе, выплеснув его на стену серой громадины.
Тогда у нее не возникло ни малейшего предчувствия, чем закончится эта прогулка.
Вам когда-нибудь приходилось падать с крыши семиэтажного дома? Хорошо — трехэтажного? Нет? А с крыши гаража? В сугроб?
Первые мгновения, когда теряешь опору и проваливаешься в пустоту, внутри образуется невесомость. Возникает ощущение лифта, уходящего в шахту. Только вместо радости оно приносит ужас. Дикий ужас с запахом аммиака. Вы знаете, как пахнет аммиак? Очень скверно.
За доли секунды между двумя ударами сердца Женька успела подумать о десятке важных и не очень вещей. Кто позвонит маме, когда ее найдут? Что скажет Стекольникова и директриса? Повесят ли в школьном вестибюле Женькину фотографию в траурной рамке? А умирать — это долго? Сколько придется лежать там внизу, чувствуя невыносимую боль?
И вдруг все изменилось. Аммиак выветрился из легких. Земля показалась близкой и нестрашной. Воздух стал упругим, словно спортивный батут. Он замедлил падение, дав сгруппироваться, согнуть ноги в коленях и приготовиться к приземлению.
Кто сказал, что седьмой этаж — это высоко?
Почему упасть с него — значит разбиться насмерть?
Мягкий удар, и она на твердой почве. Стоит на четвереньках, упираясь руками в усеянную весенним мусором землю.
С минуту Женька тупо разглядывала комочек розовой жвачки. Он лежал на земле, среди мелких обломков бетонных плит. Потом появилась боль. Осколок бутылочного стекла впился в подушечку большого пальца. Эта боль и заставила ее прийти в себя. Она подняла голову в тот момент, когда рядом легко приземлились темные тени преследователей.
Все-таки их было четверо.
Ей хотелось вскочить и бежать — удачное приземление, казалось, утроило силы. Но бежать было некуда. Женька находилась точно в центре квадрата, образованного серыми силуэтами.
— Цела? — голос показался знакомым. — Я — Марта. Помнишь меня?
— Марта?
От облегчения у Женьки перед глазами заплясали белые светлячки. Вместо жуткого оборотня или, на худой конец, оборотня в погонах, перед ней стояла ее недавняя знакомая. Шелковое платье сменил черный костюм, напоминавший экипировку японских ниндзя. На ногах замшевые полусапожки без каблука, ухоженные руки спрятаны в кожаные перчатки с отрезанными пальцами. На плече серебристая эмблема — заключенная в круг ломаная линия, напоминающая одновременно кошачий профиль и силуэт крыла летучей мыши — тускло поблескивает в темноте.
— Ну, тихо, тихо! — Марта притянула ее к себе