Другой лама увидел во сне здания и письмена, отраженные в священном озере. Эти подсказки привели их в определенный монастырь в районе Амдо, где монахи помогли им отыскать ребенка.
А потом был проведен последний экзамен, предназначенный для подтверждения достоверности возможной реинкарнации: мальчику показали несколько предметов, среди которых были личные вещи ламы.
– Это мое и это мое, – сказал он, выбрав только то, что принадлежало умершему ламе, не обратив внимания на остальные предметы. Сперва четки ламы, а потом его очки.
Спустя тринадцать лет, в 1950 году, Коммунистическая партия Китая захватила Тибет и установила контроль над правительством. Спустя еще девять лет четырнадцатый Далай-лама, покинув родину в возрасте двадцати четырех лет, уехал в Индию. С тех пор, более чем через сорок лет, неразрешенный конфликт только усилился. Последний инцидент привел к тяжелым беспорядкам и насилию.
События, спровоцировавшие новое трагическое восстание, произошли в Лхасе две недели назад, когда на сутки пропал трехлетний ребенок, сразу после того, как он был признан реинкарнацией ламы.
С тех пор восстания на улицах тибетских городов не прекращались, а решительные и безжалостные меры полиции довели ситуацию до полного кризиса, самого тяжелого после ужасных протестов и убийств во время Олимпийских игр в 2008 году.
– Такое случалось и раньше, не так ли? – спросила Кали.
– Да, и почти так же.
Более двадцати лет тому назад, когда четырехлетний тибетский мальчик был признан новым Панчен-ламой, он внезапно исчез вместе со всей семьей.
Сотни лет Панчен-лама помогал найти Далай-ламу. Китайское правительство продолжало заявлять, что мальчик жив и здоров и что теперь он работает инженером в Пекине.
Неофициально большинство людей считали, что он убит. Надежду на то, что однажды он объявится, хранили немногие.
Последние несколько кварталов по пути в Нанкинский Институт искусств, который они заканчивали и где уже работали помощниками преподавателя, друзья хранили молчание.
Возле входа в здание Се поцеловал Кали на прощание в щеку.
– Завтра увидимся?
Она кивнула.
Осторожно взяв ее за руку, он тихо и решительно произнес:
– Знаю, как ты расстроена, но, пожалуйста, никому не рассказывай о том, что видела. Это опасно, а я хочу, чтобы с тобой все было в порядке.
– Мне бы хотелось, чтобы ты был немного смелее.
Он так много жаждал рассказать. Из всех жертв, требуемых от него, ни одна не ранила больше, чем невозможность говорить Кали всю правду.
– Я хочу, чтобы с тобой все было в порядке, – повторил он.
Глава 4
Нью-Йорк, кладбище Слипи-Холлоу. 9.30Жас сильно удивилась, увидев на пороге склепа брата. Путь с парижской Рю де Сен-Пер к каменному мавзолею на кладбище в тридцати милях от Нью-Йорка был довольно долгим.
– Ты меня напугал, – сказала она, вместо того чтобы признаться, как обрадовалась его появлению.
– Прости, – извинился Робби и вошел в склеп, улыбаясь, несмотря на ее сдержанное приветствие.
С букета яблоневых цветов у него в руке и зонтика с деревянной ручкой, некогда принадлежавшего их деду, капали дождинки. Несмотря на дождь, на Робби были легкие кожаные туфли ручной работы. Ее брат всегда одевался очень старательно, но вещи носил с легкой небрежностью. Робби был самодостаточен настолько, что Жас ему завидовала. Слишком часто ей казалось, что живет она не в своей шкуре.
Глаза у Робби были миндалевидные, как и у сестры, лицо овальное, а волнистые рыжевато-коричневые волосы всегда зачесаны назад и собраны в хвостик. В левом ухе поблескивала изумрудная серьга, а на платиновых кольцах, украшавших почти все его пальцы, кроме больших, сверкали капли дождя. Свет в склепе изменился, воздух наполнился новыми ароматами.
Они никогда не ссорились. Но за последние несколько месяцев ситуация изменилась, и Жас не могла забыть их спор по телефону три дня тому назад. Это была очень серьезная размолвка. Жас смотрела на брата и знала, что он больше не думал о ссоре. Он просто был рад видеть сестру.
Жас ждала, что он скажет еще. Но, как и отец, Робби чаще предпочитал общаться жестами, а не словами. Иногда это раздражало ее, так же, как и Одри. Жас посмотрела на мраморную скамью – привидение исчезло. Неужели Робби спугнул Одри? Она снова посмотрела на брата.
Жас привыкла думать, что из них двоих она была просто хорошенькая, а Робби красавец. Черты лица у них были похожи, но в мужском варианте они смотрелись гораздо привлекательнее. Для женщины те же черты казались немного грубоватыми. Глядя на брата, Жас словно смотрелась в таинственное зеркало и видела другой вариант себя самой. Их сходство, думала она, сближало их больше, чем других братьев и сестер, но, кроме того, их сближала еще и общая трагедия.
– Удивлена, что ты пришел, – наконец произнесла она. Вместо того чтобы обрадоваться брату, она вспомнила все те дни, когда ей приходилось бывать здесь в одиночестве. – Разве не ты говорил мне, что никогда не станешь отмечать ничью годовщину смерти? Что ты даже не веришь в смерть мамы?
– О, Жас, конечно, я верю, что она умерла. Конечно, я верю. Та мама, которую мы знали, ушла. Но я верю… я знаю… дух ее не покинет нас никогда.
– Милое замечание, – произнесла она, не скрывая сарказма. – Наверное, приятно иметь такую жизнеутверждающую веру.
Несколько секунд он всматривался в ее глаза, пытаясь увидеть что-то, чего не мог понять. Потом Робби подошел к ней, наклонился и нежно поцеловал ее в лоб.
– Хотел составить тебе компанию. Это всегда грустный день, не так ли?
Жас закрыла глаза. Как приятно, что брат рядом. Она взяла его за руку и сжала ее. Долго злиться на Робби было невозможно.
– Ты в порядке? – спросил он.
Робби заговорил с ней по-французски, и Жас автоматически перешла на этот язык. С матерью-американкой и отцом-французом они свободно говорили на двух языках, но Жас предпочитала английский, а брат французский. К добру или к худу, но она была маминой дочкой, а он папиным сынком.
– Прекрасно.
Она бы никогда не рассказала ему о том, что слышит мамин голос, хотя почти всю свою жизнь делилась с братом всем. Несмотря на такую разницу, между ними всегда существовала сильная связь, такая, как бывает у детей проблемных родителей.
Робби снова наклонил голову, и Жас заметила в его глазах сомнение. Он ей не верил, но она знала, что давить на нее он не собирался. Это не метод ее брата. Он был терпелив, спокоен, никогда не спорил.
По крайней мере, до последнего времени.
Жас было четырнадцать лет, а Робби одиннадцать, когда умерла Одри. Следующий год был потерянным. Тогда видения Жас стали гораздо серьезнее, и ее таскали от врача к врачу. Один диагностировал бредовые состояния, другой шизофрению. Наконец она попала в швейцарскую клинику,