– К черту! – Рен.
– Вот это да! – Александр.
– Я просто прочту что-нибудь из Изабеллы. – Рен.
– Просто иди спать. – Филиппа.
Рен встала и покачала головой.
– Вероятно, буду лежать без сна до рассвета, вспоминая реплики.
– Не хочешь покурить? – Александр допил виски и принялся катать косяк по столу. – Поможет расслабиться.
Она слабо улыбнулась.
– Нет, спасибо, – ответила она и направилась к выходу. – Спокойной ночи.
– Ладно. – Александр отодвинул стул и повернулся ко мне: косяк свисал из уголка его рта. – Оливер?
– Если я покурю с тобой, завтра точно лишусь голоса.
– Пиппа?
Она нацепила очки на макушку и прокашлялась, проверяя горло.
– Хорошо, – сказала она. – Только после тебя.
Александр кивнул уже на полпути из комнаты, спрятав руки глубоко в карманы. Она последовала за ним, и я с легкой завистью проводил ее взглядом. Затем я откинулся на подлокотник дивана и попытался сосредоточиться на тексте, в котором было столько скобок, выделений и подчеркиваний, что его уже практически нельзя было разобрать.
«ПЕРИКЛ:
– Прощай же, Антиох! – нам мудрость шепчет,
Что тот, кто не краснеет от греха,
Чернейшего, чем ночь, не затруднится
Ничем, чтобы не дать тому греху
Увидеть свет. Один проступок быстро
Родит другой; распутство и убийство
Согласнее живут, чем дым с огнем»[11].
Последние две строчки я пробормотал себе под нос. Я вызубрил их еще несколько месяцев назад, но меня все равно преследовал страх забыть слово или фразу в середине прослушивания. Бросив взгляд на Джеймса, который до сих пор сидел в углу комнаты, я спросил:
– Никогда не задавался вопросом, знал ли Шекспир все эти роли так же хорошо, как мы?
Джеймс медленно поднял голову, оторвавшись от чтения очередной строфы, взглянул на меня и ответил:
– Постоянно.
Я моргнул и улыбнулся.
– Сдаюсь. Вообще-то я сейчас ничего и не делаю.
Он покосился на часы.
– По-моему, я тоже.
С трудом поднявшись, я поплелся следом за Джеймсом по винтовой лестнице в общую спальню: она располагалась прямо над библиотекой, в самой верхней из трех комнат, в узкой каменной полой «колонне», которую попросту называли Башней. Раньше здесь был чердак, заваленный сломанной мебелью и прочим хламом, но в конце семидесятых пыль и паутину смели, чтобы освободить место для новых студентов. Двадцать лет спустя тут стояли две кровати с голубыми балдахинами с гербом Деллехера, пара старых монструозных шкафов и два разномастных книжных стеллажа, слишком неприглядных для библиотеки.
– Думаешь, все будет так, как говорит Александр? – спросил я, когда мы оба начали раздеваться.
Джеймс опустился на край постели и стянул рубашку.
– Не знаю. Если хочешь знать мое мнение, это слишком предсказуемо.
– Конечно. – Я запихнул грязную одежду на нижнюю полку шкафа. – Но когда они нас удивляли?
– Фредерик всегда меня удивляет, – сказал он. – Но последнее слово будет за Гвендолин… обычное дело.
– Если б это зависело от нее, Ричард играл бы все мужские роли и половину женских.
Джеймс поморщился.
– Ну а Мередит досталось бы остальное, – продолжал я.
– Когда ты завтра читаешь? – спросил он, прижав ладони к глазам.
– Я? После Ричарда. За мной – Филиппа.
– Да, а я за ней. Бедняга. – Джеймс.
– Удивительно, что она еще все не бросила. Я бы на ее месте так и поступил. – Я.
– Ну, она намного более устойчива, чем все. Может, именно поэтому Гвендолин и мучает ее. – Джеймс.
– Просто потому, что она может выдержать это? – спросил я. – Как жестоко.
Он пожал плечами.
– Да уж… Гвендолин…
– Будь моя воля, я бы все перевернул вверх дном, – решил я. – Пусть Александр был бы Цезарем, а Ричард – Кассием.
С усталой улыбкой он забрался в постель.
– А я по-прежнему Брут?
– Нет. – Я швырнул в него носок. – Ты – Антоний. На сей раз я буду главным.
– Придет и твоя пора играть трагическую роль. Дождись весны.
Я поднял взгляд от ящика, в котором рылся в поисках чистых боксеров.
– Неужели Фредерик снова делился с тобой секретами?
Джеймс заложил руки за голову и смущенно посмотрел на меня.
– Возможно, он упоминал «Троила и Крессиду». У него есть фантастическая идея насчет битвы полов. Троянцы будут мужчинами, а греки – женщинами.
– Какое-то безумие.
– Почему? Пьеса настолько же о сексе, насколько и о войне. Гвендолин, естественно, захочет, чтобы Ричард был Гектором, – сказал он. – Но это сделает тебя Троилом.
– А почему, во имя всего святого, Троилом не станешь ты?
Джеймс поерзал, изогнул спину, прижав плечи к матрасу.
– Я сказал Фредерику, что хотел бы иметь разнообразное портфолио.
Я пялился на него, раздумывая, надо ли мне обижаться.
– Не смотри на меня так, – тихо произнес он с упреком. – Он согласился, что нам нужно выйти за рамки. Я устал играть влюбленных дураков вроде Троила и уверен, что тебе надоело быть на второстепенных ролях.
Я потер затылок и плюхнулся на кровать.
– Да, наверное, ты прав. – Я уставился на пыльно-голубой балдахин, гадая, насколько он смахивает на ночное небо. На мгновение я позволил своим мыслям затеряться, а затем рассмеялся.
– Что смешного?
– Тебе придется быть Еленой Троянской, – сказал я. – Ты единственный из нас, кто достаточно симпатичен.
Мы лежали и смеялись в темноте, пока не заснули, и спали крепко, не подозревая, что уже на следующее утро поднимется занавес над драмой, которую поставим мы сами.
Сцена 2
Классическое художественное училище Деллехера занимало примерно двадцать акров на западном краю городка Бродуотер, и границы их так часто наплывали друг на друга, что сложно было сказать, где заканчивался кампус и начинался город. Первокурсники размещались в кирпичных зданиях Бродуотера, тогда как второкурсники и третьекурсники теснились в Деллехер-холле, а горстка четверокурсников пряталась в странных изолированных уголках кампуса, оставаясь предоставленными самим себе.
Мы, студенты четвертого курса театрального отделения, обосновались на дальнем берегу озера в строении, которое носило причудливое прозвище Замок – в каменном здании с башенкой; первоначально оно предназначалось для садовника.
Деллехер-холл представлял собой просторный особняк в якобинском стиле, стоящий на склоне крутого холма, неподалеку от темной глади озера. Общежития и бальный зал находились на четвертом и пятом этажах, аудитории и кабинеты – на втором и третьем, ну а первый был разделен на трапезную (или же, попросту говоря, столовую), музыкальный зал, библиотеку и консерваторию. С западной стороны здания находилась часовня. Герметические философы-четверокурсники обитали в бывшем домике священника: к девяностым годам двадцатого столетия сооружение уже не служило никаким религиозным целям, если не считать редких языческих ритуалов, что отправляли студенты-языковеды, нуждавшиеся в алтаре. Прежде, еще в сороковых, здание факультета изящных искусств Арчибальда Деллехера (в силу ряда причин его прозвали «Фабрика») было возведено с восточной стороны Деллехер-холла, между ними вклинивались внутренний дворик и соты ступенчатых дорожек. Это постройка стала домом и для Театра Арчибальда Деллехера, и, конечно, для репетиционного зала, следовательно, это было то самое место, где мы проводили большую часть нашего времени.
В восемь часов утра, в первый день занятий здесь было исключительно тихо.
Мы с Ричардом вместе покинули Замок и направились к Фабрике, и хотя моя очередь была после него, я мог