На кухне уже горел свет, Чарльз Уоллес сидел за столом, пил молоко и ел бутерброд с джемом. Здесь, на просторной старомодной кухне, он выглядел совсем маленьким и беззащитным: белокурый малыш в бледно-голубой пижамке, с ногами, дюймов на шесть[1] не достающими до пола.
– Привет! – жизнерадостно сказал он. – А я тебя ждал.
Фортинбрас, который лежал под столом, под ногами у Чарльза Уоллеса, в надежде на корочку-другую, поднял узкую черную голову и замолотил хвостом по полу, приветствуя Мег. Фортинбрас приблудился к их дому однажды зимой, щенком-подростком, тощим и заброшенным. По словам папы, он был наполовину сеттер, наполовину грейхаунд и обладал неповторимой, мрачноватой изящной красотой.
– А что же ты в мансарду не пришел? – упрекнула Мег, как будто брат был ей как минимум ровесником. – Мне знаешь как страшно было?
– У тебя там, в мансарде, слишком уж ветрено, – ответил малыш. – А я знал, что ты спустишься. Я вон тебе молоко греться поставил. Наверно, оно уже горячее.
Ну откуда Чарльз Уоллес все про нее знает наперед? Как ему это удается? Вот про Денниса с Сэнди он никогда не знает, что они думают, – или ему это неинтересно. А мамины мысли и мысли Мег он угадывает с пугающей точностью.
Может быть, люди его просто побаиваются? Может, они поэтому шепчутся про младшего ребенка Мёрри и поговаривают, будто у него не все дома? «Говорят, у шибко умных часто детишки рождаются ненормальные, – как-то раз мельком услышала Мег. – Парнишки-то у них хорошие, дети как дети, а вот девчонка эта страшненькая и малец точно не от мира сего».
Ну да, правда: при посторонних Чарльз Уоллес почти все время молчал – многие и думали, что он говорить не умеет. Он и в самом деле заговорил, только когда ему было почти четыре. Но Мег аж бледнела от ярости, когда люди смотрели на него и этак цокали языком, грустно качая головой.
– Да не переживай ты из-за Чарльза Уоллеса, Мег, – сказал ей как-то раз папа. Мег это очень хорошо запомнила, потому что это случилось незадолго до того, как папа пропал. – С головой у него полный порядок. Просто он все делает по-своему и в свое время.
– Но я не хочу, чтобы он вырос тупицей, как я! – сказала Мег.
– Но ведь ты же не тупица, радость моя, – ответил папа. – Ты как Чарльз Уоллес. Твое развитие идет своим чередом. Просто не так, как у большинства.
– А ты-то откуда знаешь? – осведомилась Мег. – Откуда ты знаешь, что я не тупая? Ты меня просто любишь, вот и все.
– Да, я тебя люблю, но знаю я не поэтому. Мы же с мамой устраивали тебе тесты, понимаешь?
Да, это правда. Мег сознавала, что многие «игры», в которые играли с нею родители, на самом деле были чем-то вроде тестов и что с нею и Чарльзом Уоллесом в такие игры играли чаще, чем с близнецами.
– В смысле на ай-кью?
– И на него тоже.
– И что, ай-кью у меня в порядке?
– Более чем в порядке.
– А сколько?
– Этого я тебе не скажу. Но я абсолютно уверен, что вы с Чарльзом Уоллесом, когда вырастете, будете способны практически на все, что угодно. Вот погоди, Чарльз Уоллес начнет говорить – увидишь.
И папа оказался совершенно прав. Хотя сам он исчез до того, как Чарльз Уоллес заговорил – заговорил внезапно, без всякого младенческого лепета, сразу целыми фразами. Как гордился бы им папа!
– Ты бы проверила, как там молоко, – сказал Чарльз Уоллес. Слова он выговаривал куда чище и четче, чем большинство пятилетних детей. – Ты же сама терпеть не можешь, когда на молоке пенка.
– Что-то многовато ты молока налил, – заметила Мег, заглянув в кастрюльку.
Чарльз Уоллес невозмутимо кивнул:
– Я подумал, что мама тоже захочет.
– Чего я захочу? – послышалось от дверей. Там стояла мама.
– Какао, – ответил Чарльз Уоллес. – А бутерброд с ливерной колбасой и сливочным сыром хочешь? Я тебе с удовольствием сделаю.
– Было бы здорово, – сказала миссис Мёрри, – но я и сама могу сделать, если ты занят.
– Да что ты, мне несложно!
Чарльз Уоллес сполз со стула и засеменил к холодильнику. Его ноги в пижамных штанишках ступали беззвучно, как у котенка.
– А ты, Мег? – спросил он. – Как насчет бутерброда?
– С удовольствием, – сказала она. – Только без колбасы. Помидорчиков нету?
Чарльз Уоллес заглянул в ящик для овощей:
– Есть один. Мама, можно, я его изведу в пользу Мег?
– Это будет большая польза! – улыбнулась миссис Мёрри. – Только говори потише, ладно, Чарльз? Если, конечно, не хочешь, чтобы сюда спустились близнецы.
– Нет уж, у нас тут приватное общество, – ответил Чарльз Уоллес. – Это я новое слово выучил – «приватный». Впечатляюще, правда?
– Феноменально! – сказала миссис Мёрри. – Мег, поди-ка сюда, дай взглянуть на твой синяк.
Мег опустилась на колени у ног матери. На кухне было тепло и светло, и все ее чердачные страхи рассеялись. В кастрюльке булькало ароматное какао; на подоконниках цвели герани; в центре стола красовался букет мелких желтых хризантемок. Занавески, красные, с сине-зеленым геометрическим узором, были задернуты и отбрасывали жизнерадостные отсветы на всю кухню. Печка урчала, как большой спящий зверь, лампы горели ровным светом; снаружи, за стенами, все так же ярился одинокий ветер, но его злобная сила, что так пугала Мег, пока девочка сидела одна в мансарде, в привычной уютной кухне казалась уже не такой страшной. Фортинбрас завалился под стул миссис Мёрри и блаженно вздохнул.
Миссис Мёрри бережно коснулась разбитой скулы Мег. Та подняла глаза на мать, отчасти с любовью и обожанием, отчасти – с угрюмой завистью. Нелегко жить, когда твоя мама мало того что ученый, так еще и красавица вдобавок. Огненно-рыжие волосы миссис Мёрри, сливочно-белая кожа и фиалковые глаза с длинными черными ресницами смотрелись еще выразительнее по сравнению с вопиющей заурядностью Мег. Пока она ходила с аккуратно заплетенными косичками, волосы ее смотрелись еще ничего. Но когда перешла в старшую школу, то подстриглась. Теперь они с мамой все пытались как-то их приструнить. Но с одной стороны головы они вились, а с другой оставались прямыми, так что теперь Мег выглядела еще зауряднее, чем раньше.
– Ты не знаешь, что такое сдержанность, да, радость моя? – сказала миссис Мёрри. – Интересно, познакомишься ли ты когда-нибудь с золотой серединой? Какой жуткий синяк поставил тебе этот Хендерсон! Кстати, вскоре после того, как ты ушла спать, звонила его мать и жаловалась, что ты, мол, его избила. Я ей сказала, что поскольку он на год старше и минимум