– Получается, что все улики против вас. Не знаю уж, что этот парень натворил такого, чтобы вам приспичило его убить, но, кроме вас, этого сделать было некому. Вы дождались его и хладнокровно прикончили. Никаких признаков борьбы, если вам понятно, к чему я клоню. Это особое обстоятельство.
– Я не понимаю.
– Это позволяет говорить об умышленном убийстве с заранее обдуманным намерением, убийстве, совершенном с особой жестокостью, или о заказном убийстве, то есть о преступлениях, наказание за совершение которых предусматривает смертную казнь. И мне кажется, что, когда государственный обвинитель продемонстрирует присяжным снимки покойного, наколотого на забор, они согласятся квалифицировать преступление как убийство одной из названных мною выше категорий. Я хочу сказать, тут есть о чем подумать. Например, если вы не станете запираться, напишете признание и позволите штату сэкономить на ведении следствия и судебного процесса, позиция обвинения может оказаться не столь жесткой.
– Вы имеете в виду, если я признаюсь в его убийстве?
– Вы все правильно поняли.
– Но это же ложь! Я не могу лгать. Я ведь должна буду подтвердить это под присягой, да?
– Да.
Она улыбнулась, и он задумался, не понимая, отчего ему не по себе. Впрочем, не важно. Вина ее практически установлена. Может, из-за того, что она чокнутая?
– Мне правда жаль, – промолвила женщина, словно уловив его дискомфорт. – Не хочется вас огорчать, но не могу же я вот так взять и соврать. Да еще под присягой. Не говоря уж о том, что, ежели я сознаюсь, вы прекратите поиски настоящего убийцы и он сможет убить кого-нибудь еще.
– Да прекратите вы это! – рявкнул Паз, с силой бросив на стол толстую папку и с радостью отметив, что женщина от неожиданности подскочила. – Кончайте дурить, Эммилу! Какая ложь, о чем вы? Вы убили его, это очевидно, и я просто хочу дать вам шанс остаться в живых. Или вам не терпится получить смертельную инъекцию? Вы хотите умереть?
Казалось, она размышляла над услышанным гораздо дольше, чем обдумывал этот вопрос кто-либо на его памяти.
– Вы правда считаете, что меня могут казнить? – спросила она наконец спокойным тоном.
– Еще как правда! – заявил Паз, постаравшись придать своему голосу убежденность, не имевшую места в действительности. За последнее время во Флориде казнили только одну женщину, имя которой детектив сейчас судорожно пытался вспомнить.
– Вот, не так давно казнили Эйлин Уорнос, и с вами сделают то же самое. Если вы решили кого-нибудь грохнуть, но не хотите отправиться за ним следом, не делайте этого в штате Флорида.
Женщина помолчала, видимо размышляя, потом прокашлялась и сказала:
– Наверное, для меня это особая честь.
– Что?
– Быть казненной несправедливо, как сам Иисус. Разве могла бы я просить о большем?
Вспышка охватившей Паза ярости была тут же смыта волной сожаления. Кого ему сейчас не хватает, так это его старого напарника Барлоу. Уж он-то знал подход к женщинам: сейчас завел бы с ней волынку насчет Святого Духа и всего такого возвышенного, и она бы как миленькая подписала признание.
Насчет того смертного приговора у Паза имелись некоторые сомнения, уж он-то знал, как порой собирают копы доказательства, однако не видел ничего дурного в том, чтобы постращать подозреваемую фактом свершившейся казни. Обычно такие детали помогают обвиняемым мыслить в правильном направлении. Правда, со сбрендившими это срабатывает не всегда. А сейчас, похоже, как раз такой случай.
– Допустим, что это несправедливо, – сказал Паз. – Но вот что любопытно, Эммилу. Большинство людей боится смерти.
Она кивнула и что-то пробормотала.
– А вы разве нет?
– Мне довелось там побывать. Ничего особенно страшного.
– Тогда чего вы боитесь, Эммилу? Подскажите, пожалуйста. Войдите в мое положение: я не могу угрожать вам, если не знаю, что пугает вас больше всего.
Ее губы изогнулись в легкой улыбке.
– Ой, знаете, я хоть и кажусь храброй, но сама не больно-то смелая. Убегать да прятаться больше по мне, чем лезть на рожон. Но вы вряд ли можете застращать меня тем, чего я боюсь.
– А давайте попробуем. Что это?
– Вы верите в душу? – произнесла она почти шепотом, опустив голову.
Паз услышал, как женщина-детектив перевернула страницу журнала. Он затруднялся сказать, во что он верит, а во что – нет, но ему показалось, что сейчас правильнее ответить «да».
– Тогда вы можете понять, что я боюсь за свою душу. Я боюсь, что меня отволокут в ад.
– Вас преследуют демоны, да?
Она медленно подняла голову и посмотрела на него.
– Нет.
Их взгляды встретились. Паз увидел, что маленькие зрачки расширились, закрыв голубизну радужной оболочки, а потом стали еще шире, вобрав в себя и белки, и лицо, и всю комнату. Он узрел перед собой смертельную красоту разверзнутого ада, притягательная сила которого заставила события его жизни завертеться в голове, как будто стрелка внутреннего нравственного компаса превратилась в ветряк…
Паз вскочил, отбросив стул. Женщина-детектив оторвалась от журнала, на ее круглом лице появилось недоумевающее выражение. Он боялся, что не справится с подступившей тошнотой и полностью потеряет контроль над происходящим. Тьма, окаймленная багрянцем, смыкалась вокруг, и через этот туннель мрака он смотрел вниз, на лицо подозреваемой, впрочем, снова ставшее вполне обычным.
«Это посттравматический стресс», – внушал себе Паз.
Он ведь читал о таком синдроме. Отголосок той истории с вуду, всплывающей в ночных кошмарах. Конечно, сумасшествие почти заразно, а разговор с этой чокнутой о дьяволах и аде всколыхнул всю ту африканскую жуть, с которой он сталкивался раньше.
– С вами все в порядке, детектив? – спросила женщина.
– Все нормально, – отозвался Паз. Он достал носовой платок, вытер лицо и заставил себя снова посмотреть на нее.
Она тем временем вновь обрела печальный облик Пресвятой Девы.
– Значит, вы беспокоитесь о своей душе. Что ж, я не раз слышал, будто исповедь – а признание, это ведь и есть исповедь – очищает душу.
– Да, это верно. – Она глубоко вздохнула. – Ну ладно.
– Что «ладно»?
– Я признаюсь.
– Хорошо. Вы сделаете полное признание, и государственный обвинитель его учтет…
– Это меня не интересует, – прервала его Эммилу. – Я делаю то, что было велено.
– Кем?
– Святой, я же вам говорила. Я должна была простить и покаяться.
– В убийстве?
Она раздраженно помотала головой.
– Нет, я не убивала аль-Мувалида. Я уже говорила вам об этом. Я имела в виду, покаяться в моих прочих грехах и преступлениях.
Паз передвинул к ней стопку бумаги и шариковую ручку, но она к ним не прикоснулась.
– Нет, мне нужна переплетенная, сшитая тетрадь, откуда в случае необходимости можно вырывать страницы.
– Зачем?
– Во избежание искушения. На листке я могу написать правду, потом разорвать его, и вы ничего не узнаете. А если вырвать лист из тетрадки, это сразу будет видно.
– Да, ну и дела. Хорошо, тетрадь так тетрадь. Вам как в школе, линованную?
На ее