Босху как-то не хотелось читать Феррасу мораль. В Южный Лос-Анджелес он вел машину в молчании, выражая таким образом свое отношение к отсутствию энтузиазма у молодого напарника. Тот же, явно скиснув под гнетом не высказанных Босхом слов, наконец сам нарушил молчание:

— У меня от всего этого просто голова кругом идет.

— От чего именно?

— Да от этих близнецов. Столько возни с ними, столько от них рева. Эффект домино. Один просыпается — и тут же будит второго. Потом просыпается старший. Всю ночь никому нет ни минуты покоя, и моя жена уже…

— Что?

— Не знаю… одуревает. Звонит мне без конца, спрашивает, когда я приду домой. Я прихожу, заступаю на вахту, и получается, что у меня вообще нет передыха. Только работа — дети, работа — дети, работа — дети. И так каждый день.

— Может, стоит взять няню?

— Мы не можем позволить себе няню. Не то у нас сейчас положение, тем более что нам теперь не платят сверхурочные.

Босх не знал, что и сказать на это. Его дочь Мэделин, только месяц назад отметившая свое тринадцатилетие, находилась от него почти за десять тысяч миль. Он виделся с ней всего четыре недели в году: две в Гонконге и две в Лос-Анджелесе. Какой, собственно, серьезный совет мог он дать полноценному отцу троих детей, вкалывающему в постоянном режиме перегрузки?

— Послушай, я прямо не знаю, что тебе сказать, — признался он. — Сам знаешь, мы одна команда, и я буду делать все, что в моих силах, всегда, когда есть возможность. Но…

— Я понимаю, Гарри. Спасибо тебе. Просто это первый год с близнецами, понимаешь? Когда они чуток подрастут, будет легче.

— Да, но я вот что пытаюсь сказать… Может, дело не только в близнецах? Может, дело в тебе, Игнасио?

— Во мне? О чем ты?

— Я говорю, мне кажется, проблема в тебе. Вероятно, ты поспешил с возвращением к работе. Ты никогда над этим не задумывался?

Феррас, с трудом сдерживая свои эмоции, ничего не ответил.

— Не злись, приятель, такое иногда случается, — заметил Босх. — После того как ты однажды схлопотал пулю, тебе начинает казаться, что это может повториться, что сама судьба против тебя.

— Слушай, Гарри, не знаю, что за бред ты несешь, но со мной все в порядке. Я в норме! Дело просто в недосыпе, в постоянной чертовской усталости и невозможности сосредоточиться, ведь жена начинает на мне ездить, как только я прихожу домой, ясно?

— Тебе виднее, напарник.

— Вот именно, напарник! Мне лучше знать! Мало мне ее! Надо, чтобы еще ты меня доставал!

Босх кивнул и больше не сказал ни слова. Он знал, когда надо остановиться.

Место происшествия находилось всего в нескольких кварталах от печально известного пересечения бульвара Флоренс и Норманди-авеню, откуда в 1992 году телекомпании всего мира передавали снимавшиеся с вертолета ужасные сцены массовых беспорядков. По-видимому, для многих эти репортажи все еще ассоциируются с образом Лос-Анджелеса.[2]

До Босха вдруг дошло, что ему знаком этот район и винный магазин, в котором произошло преступление, в связи с другими массовыми волнениями и по другой причине.

Пространство вокруг магазина «Фортуна» было уже ограничено желтой лентой. Кругом толпились зеваки, хотя убийство в их кварталах не являлось чем-то необычным. Для местных жителей подобные происшествия давно уже лишь ненадолго нарушали монотонность будней. Босх с трудом припарковался среди ранее прибывших патрульных машин, забрал из багажника портфель и направился к ленточному ограждению.

Назвав стоящему в охранении патрульному полицейскому свои имена и личные номера, Босх и Феррас нырнули под ленту. Подходя к магазинчику, Босх извлек из правого кармана пиджака книжечку картонных спичек. Она была старая и потрепанная. На лицевой ее стороне значилось: «Винный магазин „Фортуна“». Там был указан адрес маленького желтого строения, находящегося сейчас перед ними. Босх раскрыл книжечку. В комплекте недоставало одной спички, а из сентенции, неизменно присутствующей на внутренней стороне обложки каждой такой пачки, следовало, что: «Счастлив тот, кто находит прибежище в себе самом».

Босх носил при себе эти спички больше десяти лет. Не то чтобы на счастье, хотя он, безусловно, верил в справедливость написанного там изречения, нет: это было из-за отсутствующей спички и связанного с этим воспоминанием.

— Гарри, ты что? — окликнул его Феррас.

Босх сообразил, что приотстал.

— Ничего, просто я уже бывал здесь.

— Когда? При расследовании?

— Что-то вроде того. Но это было давно. Идем.

Босх обогнал напарника и первым вошел в магазин.

Внутри уже находились патрульные полицейские во главе с сержантом. Узкое и длинное пространство торгового зала было разделено на три пролета. Босху был виден весь центральный проход до подсобки благодаря открытой задней двери и автостоянка за магазином. Вдоль левой стенки, а также прямо напротив были расположены стеллажи с прохладительными напитками. Ликеры занимали правый ряд, тогда как средний был отдан под вина: красные стояли по правой его стороне, белые — по левой.

В коридорчике, в глубине магазина, Босх увидел еще двух патрульных, скорее всего придерживавших свидетелей в служебном помещении в кладовке или офисе. Он поставил свой кейс на пол у двери и достал из кармана пиджака две пары латексных перчаток.

Заметив прибытие двух детективов, уже натянувших перчатки, сержант отделился от группы своих людей и подошел к ним.

— Рэй Лукас, — представился он. — У нас одна жертва; убитый лежит здесь, под прилавком. Его зовут Джон Ли. Убийство произошло, как мы полагаем, менее двух часов назад. Все могло бы ограничиться обычным ограблением, если бы преступник не решил избавиться от свидетеля. Многие из нашего семьдесят седьмого участка знали мистера Ли. Он был хороший старикан.

Лукас жестом пригласил Босха и Ферраса за прилавок. Обойдя его, преодолев узкое пространство между стеллажами, Босх, подобно бейсбольному кетчеру, присел на корточки, чтобы более тщательно рассмотреть лежащее на полу тело. Феррас склонился над ним, как рефери над отправленным в нокдаун боксером.

По явным этническим признакам, убитый, лежавший на спине, безучастно уставившись в потолок мертвыми глазами, был азиатом, выглядел лет на семьдесят. Его губы были растянуты в некоем подобии презрительной усмешки, зубы стиснуты, на губах, щеках и подбородке виднелись следы крови. Видимо, он отхаркивал ее, умирая. На рубашке тоже было множество