– Ты их запомнил?
– Запомнил. Но кое-что в этих стишках меня встревожило. Тогда я заставил себя их забыть.
– И что же такое в них было?
Ландсман игнорирует вопрос, когда госпожа Калушинер вносит яйца; их шесть, очищенные от скорлупы и расположенные на тарелке в шести круглых гнездах, каждое величиной с тупой конец яйца. Соль. Перец. Плошка с горчицей.
– Если бы его спустили с цепи, – говорит Берко, указывая на Гершеля пальцем, – он бы отправился на поиски бутерброда или чего еще.
– Ему нравится сидеть на привязи, – говорит госпожа Калушинер, – иначе он не может спать.
Она опять оставляет их одних.
– Как-то мне не по себе, – говорит Берко, наблюдая за Гершелем.
– Я тебя понимаю.
Берко солит яйцо и откусывает. Его зубы оставляют полукружья на крутом белке.
– Так что́ с тем стихотворением, – говорит он, – с виршами теми?
– И естественно, – отвечает Ландсман, – все решили, что это стихотворное послание к моей матери. В первую очередь к моей матери.
– Она соответствует описанию.
– Так в основном все и думали. Поэтому я никому не говорил, что я обнаружил. Это было официально мое первое дело в качестве начинающего шамеса.
– И что же?
– Просто если сложить первые буквы каждой строки стихотворения, то получится имя. Каисса.
– Каисса? Что за имя такое?
– Я думаю, это латынь, – говорит Ландсман. – Каисса – богиня шахмат.
Он раскрывает карманные шахматы, купленные в аптеке на Корчак-плац. Фигуры стоят так, как он их расположил в квартире Тайч-Шемецев этим утром, как оставил их человек, который называл себя Эмануэлем Ласкером. Или убийца, или бледная Каисса, богиня шахмат, забежавшая попрощаться еще с одним из своих злополучных поклонников. У черных осталось три пешки, пара коней, слон и ладья. Белые сохранили главные и второстепенные фигуры и пару пешек, одна из них – за клетку от последней линии. Необычный беспорядок в партии, как если бы до этого хода игра шла в полном хаосе.
– Будь это что-то другое, Берко, – говорит Ландсман, покаянно воздев ладони. – Колода карт. Кроссворд. Карта для игры в лото.
– Я понял, – говорит Берко.
– Ну какого черта это должна быть незаконченная шахматная партия?
Берко крутит в руках доску, изучая ее какое-то время, потом смотрит на Ландсмана. Теперь самое время тебе попросить меня, говорит он этими огромными темными глазами своими.
– Так что я вынужден просить об одолжении…
– Нет, – откликается Берко, – ты не вынужден.
– Ты слышал, что сказала дама. Ты видел, как она потребовала сойти с дистанции. Все это было дерьмом с самого начала. Бина сделала его официальным дерьмом.
– Ты так не считаешь.
– Пожалуйста, Берко, не начинай уважать мои суждения сейчас, – просит Ландсман. – Ведь я так трудился, подрывая их.
Берко все еще не сводит глаз с собаки. Вдруг он встает и идет на сцену. Он топает по трем деревянным ступеням и останавливается, глядя на Гершеля. Потом дает ему понюхать руку. Собака садится опять и читает носом содержание тыльной стороны ладони Берко, про детишек, и про вафли, и про салон «суперспорта» образца 1971 года. Берко тяжело приседает около собаки на корточки и отстегивает цепь от ошейника. Он берет голову собаки массивными руками и смотрит псу в глаза.
– Хватит, – говорит он псу. – Он не придет.
Пес смотрит на Берко, словно искренне заинтересован этой новостью. Потом кренится на задние лапы, и ковыляет к ступенькам, и осторожно спотыкается по ним. Цокая когтями по бетонному полу, он направляется к столу с Ландсманом и смотрит на него, словно ожидая подтверждения.
– Так и есть, Гершель, – объясняет собаке Ландсман, – они проверили зубную карту у дантиста.
Собака вроде обдумывает сообщение, а потом, к огромному удивлению Ландсмана, идет к выходу. Берко глядит на Ландсмана с упреком:
– Что я тебе говорил?
Он бросает взгляд на стеклярусную занавеску, потом отбрасывает засов, поворачивает ключ и открывает дверь. Пес семенит за дверь, словно его гонят куда-то неотложные дела. Берко возвращается к столу, и вид у него, словно он только что вызволил душу из колеса кармы.
– Ты слышал, что сказала дама. У нас девять недель, – говорит он, – приблизительно. И мы можем позволить себе потратить денек-другой, усиленно изображая деятельность, пока валандаемся вокруг твоего мертвого наркомана, твоего провального дела.
– У тебя будет ребенок, – напоминает Ландсман. –
