7. Из жизни Федора Михайловича Достоевского Один юноша захотел покончить жизнь само-убийством, расстроился что-то так, невеста не дождалась из армии или что. Что, думает, дальше-то жить, только кислород на земле понапрасну тратить, уйду-ка лучше из жизни, как Родион Романович Раскольников. Ну, взял пистолет, за стеной дружок его, Витька Паращенко, мафиози был, людей за квартиры гасил за доллары, две бабуси – пол-лимона, хвастался, и дал ему пистолет. У меня таких, говорит, посмотри целая коллекция, и ногой под кровать кивает. А пули не положил, забыл или посмеяться решил, сюда, говорит, жми. Ну, Модест прибежал домой, шварк, значит, шварк, и туда жмет, и сюда, глядь: пули-то нету. Разозлился просто как бешенный, к Витьке приходит опять, долго говорить не стал, раз в морду ему. А тот трус да и под мухой был, смеется только, иди, говорит, ко мне в бригаду, парень ты, вижу, крепкий, самостоятельный, нам такие нужны. К себе, значит, зовет его, в компанию. Почесал Модест Иванович в затылке, он вообще-то не сразу соображал иногда, да как заорет минут через десять, весь красный такой, до того озлобленный. Сам, говорит, гаси, мать твоя честная женщина, сам гаси своих Арин Родионовен, а я тебе не Родион Раскольников. И расстроился до того, что даже в милицию хотел пойти следствием ведут знатоки работать, да какая уж там милиция. На филологический пошел, в пед, там мальчиков без экзаменов брали.
8. Одна одинокая немолодая женщина хотела душевного покоя. Сидит это себе дома и хочет. Пожалуй, дождешься, пойду-ка лучше в магазин схожу, говорит себе, а то под лежачий камень вода не течет. Купила себе сыру российского, в мелкую, еле разглядишь, дырочку, дольки лимонные сахарные, массу сырковую с изюмом, хлеба черного, бородинского, съела все до последней крошечки, спать вроде захотелось. А тоже ничего, не грех и поспать иногда. Ну, что покоя, что покоя, че ты нудный такой, кто его видел-то. Да вот так и легла спать, одеялом накрылась, свет потушила, зато не на голодный желудок – или мало тебе?
9. Нет, а снега-то в тот год навалило. И до того пушистый да белый, да рассыпчатый! Сугробы чуть не в дом, уж мы его чистили-чистили, уж думали, никогда он, проклятый, не кончится, а он все опять, и валит, и валит, даже Михеич наш пожалел нас, дал трактор, а никакой его не брал и трактор, хорошо хоть весна потом наступила.
10. Одна бабка хорошо помидоры закручивала. В банки такие стеклянные, сверху крышку железную, и хоть ты что. Всю зиму стояли как миленькие. Не лопались. А как-то раз решила, что пора ей освоить новую квалификацию, капустки нарубить себе квашеной. Надела пальто, платок шерстяной, серый, сапоги на лебяжьем пуху, в магазин приходит – а там очередь, на три кассы одна кассирша. Отстояла бабуся в очереди, приносит домой капусту, а в капусте ребеночек. Бабка так и ахнула. Руками завсплескивала – тьфу ты, кого ж это Бог мне послал, прости Господи. Надо его в детский дом нести, а я-то куда, старая, на тот свет собрамшись, как и поднять его. А ребеночек ничего себе – ножками сучит, пищит, молочка просит. Ну, бабка воду подогрела, молоко из холодильника разбавила, сквозь тряпочку покормила его, покачала, ребеночек чмок-чмок, похныкал, поделал свои дела, бабка его вымыла, в простынь обернула, он и успокоился, уснул. Тут и милиция пришла, этого ребеночка уже ищут.
– У тебя, – спрашивают, – ребеночек?
– У меня, говорит, а сама плачет. Вроде и жалко отдавать в чужие руки.
– Ты, бабка, лучше не плачь, чтобы мы тебя не арестовали. Ты старая, завтра на тот свет отправисся, ну, куды тебе ребеночек? а мы ему родителей найдем, а не найдем, так сами на ноги поднимем, образованье дадим.
Так и забрали. Мальчик был, можт, в магазине кто случайно оставил.
11. Один дедок тогось был, юродивый. Ходил небритый совсем, пахнул, как когда никогда не моются, все бывало крестится, собирает, где побольше народу, копеечки. Да сейчас какие копеечки, сейчас давно уже в фунтах стерлингах. Ты чево мелешь-то? И то правда.
12. На берегу пустынных волн стояла маленькая хижина. В зиму-то никто в ней не жил, а летом много набивалось – с Москвы, что ли, с института какого-то, забыл уж, как он там называется. Один там у них был веселый самый. На писателей, говорил, учимся, это кто хреновню всякую пишет, слыхал, можт? Это на журналистов, что ли? Да нет, говорит, еще хуже. Ничего, ребята были веселые, только самый веселый-то утонул потом. Из-за бабы, штоль, поплыл ей показать, как хорошо плавает, а силы не рассчитал. Не доплыл до берега. Он, когда не сильно пьяный, пел, песни хорошо пел, и русские, и нерусские, грузин был, и звали как-то смешно, Окуджава, штоль.
13. Одна, короче, была девушка, хотела купить себе зонтик с дырочками. На ножках такой, как у Гурченки. Вчера по телевизору показывали. Да какой Гурченки, Гурченке давно за 80, это за нее дочка ее гримируется. Не знал, штоль? А где тогда Гурченка? Где, где, сам, штоли, не понял? Ну, пошли за угол, я те у Нинки покажу, из Соликамска, вчера, говорит, приехала, на заработки, вот и посмотришь.
14. Одна женщина проституцией зарабатывала, при ресторане «Терция», Аннушкой звали. Коса белая, толстая, и сама здоровая, веселая, сразу видно, не из городских. В русском стиле работала. И когда хотела, сладкая у ней была, не оторовешься прям, говорили так, а ты молчи. И вить сколько замуж ее звали, и на иномарках, и попроще, молодая ж была, красивая, а не шла. За клиентов не пойду, говорит,