– Привет, – говорит он.
– Рада наконец-то с тобой познакомиться, – говорит она ему. Он выглядит так, словно хочет сбежать. Как жизненно.
– Да.
– Выходной?
– Ага.
Огаст никогда не встречала того, кто производит первое впечатление хуже чем она, до этого момента.
– Ясно, ладно, – говорит Огаст. – Я иду спать. – Она бросает взгляд на травы, тлеющие на столе. – Я их погашу?
Уэс возвращается к тому, чем он занимался, – возне с петлей двери комнаты Огаст.
– Ко мне приходил бывший. Нико сказал, что в квартире полно «энергии братства». Оно само погаснет. У Нико всегда так.
– Конечно, – говорит она. – Эм, что ты… делаешь?
Он ничего не отвечает, просто поворачивает ручку и дергает туда-сюда дверь. Тишина. Дверь скрипела, когда Огаст въехала. Он починил ей петлю.
Уэс берет в одну руку Нудлса, в другую – сумку с инструментами и уходит по коридору.
– Спасибо, – кричит Огаст ему вслед. Он втягивает голову в плечи, как будто ничто не может рассердить его так сильно, как благодарность за добрый поступок.
– Классный нож, – бурчит он, закрывая за собой дверь спальни.
Пятничным утром Огаст дрожит, сунув одну ладонь под душ и умоляя его нагреться. На улице минус два градуса. Если ей придется принять холодный душ, то ее душа покинет помещение.
Она смотрит на телефон: через двадцать пять минут она должна быть на платформе, чтобы успеть на поезд и поехать на учебу. Нет времени, чтобы ответить на сообщения от мамы про раздражающих сотрудников библиотеки. Вместо этого она шлет несколько сочувственных эмодзи.
Что говорила Майла? Горячая вода начинает течь через двадцать минут, но если хорошо попросить, то через десять? Прошло уже двенадцать.
– Пожалуйста, – говорит Огаст душу. – Я очень сильно замерзла, устала и пахну как мэр Города Картофельных Оладий.
Душ остается неподвижным. К черту. Она закрывает кран и смиряется с очередным днем с запашком.
В прихожей Майла и Уэс стоят на четвереньках и клеят на пол полоски ленты.
– Мне стоит знать, что вы делаете? – спрашивает Огаст, перешагивая через них.
– Это для «катись-взрывай», – говорит Майла через плечо.
Огаст надевает свитер и высовывает голову из двери.
– Ты осознаешь, что говоришь просто слова в каком-то случайном порядке, как будто они должны что-то означать?
– Такие замечания ее никогда не останавливали, – говорит Уэс, который выглядит и звучит так, словно приковылял сюда после ночной смены. Огаст спрашивает себя, чем подкупила его Майла, чтобы он помог ей до того, как уйти в свою пещеру. – «Катись-взрывай» – это игра, которую мы изобрели.
– Ты садишься в кресло на колесиках у двери, и кто-то толкает тебя вниз по наклону кухонного пола, – объясняет Майла. Конечно же, она придумала, как воспользоваться нарушением строительных норм для развлечения. – Это «катись».
– Боюсь узнать, что значит «взрывай», – говорит Огаст.
– «Взрывай» – это когда ты ударяешься об этот порог, – говорит Уэс. Он показывает на деревянный выступ, где прихожая переходит в кухню. – В общем, ты вылетаешь из кресла.
– Линии, – говорит Майла, отрывая последний кусок ленты, – нужны для того, чтобы измерить, как далеко ты пролетел, прежде чем приземлился на пол.
Огаст опять перешагивает через них, направляясь к двери. Нудлс кружит вокруг ее лодыжек, взволнованно ее обнюхивая.
– Не могу решить, впечатлена я или в ужасе.
– Мое любимое эмоциональное состояние, – говорит Майла. – Так и рождается возбужденность.
– Я иду спать. – Уэс бросает свою ленту Майле. – Спокойной ночи.
– Доброе утро.
Огаст закидывает на плечи рюкзак, когда Майла встречает ее у двери с поводком Нудлса.
– В какую сторону ты идешь? – спрашивает она, пока Нудлс носится вокруг, размахивая языком и ушами. Он такой милый, что Огаст даже не может злиться на то, что ее явно обманули по поводу того, насколько этот пес будет частью ее жизни.
– К «Парксайд-авеню».
– О-о, я веду его в парк. Можно мне пройтись с тобой? – Фишка Майлы, как начинает понимать Огаст, в том, что она не сеет семя дружбы и не ухаживает за ним, мягко поливая и освещая солнцем. Она появляется в твоей жизни, полностью сформированная, и просто в ней остается. Законченной подругой.
Странно.
– Конечно, – говорит Огаст и распахивает дверь.
Поскальзываться сегодня негде, но Нудлс решительно настроен на то, чтобы заставить Огаст нажраться дерьма по пути к станции.
– Он принадлежит Уэсу, но мы все как бы делим его между собой. Такие вот мы лохи, – говорит Майла, пока Нудлс тянет ее вперед. – Боже, я раньше все время выходила на «Парксайде», когда жила на Манхэттене.
– Да?
– Да, я училась в Колумбийском колледже.
Огаст обходит Нудлса, когда он останавливается, чтобы обнюхать самый восхитительный контейнер из-под еды в мире.
– У них что, хорошая художественная школа?
Майла смеется.
– Все всегда считают, что я ходила в художественную школу, – говорит она, щелкая жвачкой. – У меня степень по электротехнике.
– Ты… прости, я подумала…
– Сама знаю, – говорит она. – Наука – это суперинтересно, и мне она хорошо дается. Прям очень хорошо. Но карьера в электротехнике, можно сказать, убивает душу, а я достаточно получаю от своей работы. Пока что мне больше нравится заниматься искусством.
– Это… – Худший кошмар Огаст, думает она. Закончить учебу и ничего не делать с приобретенными знаниями. Она поверить не может, что Майлу не парализует мысль об этом каждую минуту каждый день. – Потрясающе.
– Спасибо, я тоже так думаю, – радостно говорит Майла.
У станции Майла машет на прощание, Огаст проходит через турникет и возвращается в удобный, вонючий поезд «Кью».
Никому, прожившему в Нью-Йорке больше нескольких месяцев, не понять, почему девушке может нравиться метро. Им не увидеть всю новизну того, как ты спускаешься под землю, а потом поднимаешься обратно на другом конце города, комфорт осознания того, что, даже если ты столкнулась с часовой задержкой или непристойным поведением, тебе удалось раскрыть величайшую загадку этого города. Быть частью потока, встречаться взглядом с другим напуганным пассажиром, когда появляются мексиканские музыканты. В метро она настоящий ньюйоркец.
Конечно, это все равно ужасно. Она чуть не села на две разные лужи неизвестного происхождения. Крысы явно объединяются в профсоюзы. А однажды, во время получасовой задержки, ей в сумку нагадил голубь. Не на нее. В нее.
Но, несмотря ни на что, она ненавидит все, кроме особой, блаженной нищеты метрополитена.
Может, это глупо – нет, точно глупо. Точно глупо, но отчасти дело в той девушке. Девушке из поезда. Девушке Из Метро.
Девушка Из Метро – это улыбка, потерянная в железнодорожных туннелях. Она появилась, спасла день и перестала существовать в ту же секунду, как Огаст вышла на «Авеню-Эйч». Они больше никогда не увидятся. Но каждый раз, когда Огаст думает о метро, она думает о карих глазах, кожаной куртке и джинсах, порванных на бедрах.
Проехав две станции, Огаст поднимает взгляд от печенья, которое она ела, и…
Девушка Из Метро.
Кожаной куртки нет, рукава ее белой футболки подвернуты.