– Впечатляет, да?
Мама посторонилась, позволила дочери пойти по коридору налево. Паркет поскрипывал. Здесь можно было рассекать на велике, если бы не высокие пороги межкомнатных дверей. Вот и ее велосипед, прикорнул в коридоре.
Гостиную захламляли нераспакованные свертки, пакеты, узелки. Стояла под пленкой полиэтилена мамина софа, привыкала к новому месту. Зеркало трюмо отражало новую для него обстановку.
– У нас есть балкон! – радостно сообщила мама, открывая дверь в облупившихся чешуйках краски. Ветер притащил в квартиру запах тины и полевых цветов.
– Завтра съездим в магазин и выберем обои, – предупредительно сказала мама; Саша смотрела на вздувшиеся ромбики, на темные пятна у плинтусов, последствия потопа.
Щиколотки охлаждал сквозняк. Попискивали плохо пригнанные доски.
– А кто тут жил раньше? – спросила Саша.
– Какая-то старушка, – пожала плечами мама.
Саша оглянулась на дверной проем, за которым угадывалось изножье ее кровати. И улыбнулась невольно.
– Заходи, – подбодрил папа.
Что же, эта спальня была больше ее прежней в два раза, из-за чего кровать казалась детской. На обоях, вылинявшие, едва различимые, закручивались спиралями виноградные усики. Из стены проклевывались головки дюбелей. Когда-то они придерживали полки или картины.
Родители ждали ее реакции. Она еще полминуты изучала пыльную дешевую люстру, окно в дубовой раме. Батарею, нуждающуюся в малярной кисти. За стеклом зеленела степь.
– Мне нравится, – произнесла Саша наконец. – Очень нравится.
Мама заулыбалась, будто у нее груз с плеч упал.
– Ну, – сказал папа, – свет, водопровод, все работает. Осталось подключить телевизор. Где он у нас?
«Искупает вину, – подумала Саша, – за то, что полюбил другую. За то, что меня воспитывал посторонний мужчина».
Папа ушел в гостиную, а Саша обняла маму. В квартире, которую они научатся считать своей, обустроят, пометят. Белая полоса, череда счастливых дней, месяцев, лет.
Мама сглотнула слезы, чмокнула в макушку:
– Ох, доченька.
– Все будет хорошо, мам.
Телевизор гаркнул дружным хохотом юмористической передачи, резкий звук всполошил рассевшихся на карнизе голубей.
– Сможете смотреть Малахова.
– Спасибо, Вадик. – Мама потянулась к отцу, замешкалась и неловко похлопала его по руке. – Спасибо тебе.
Сашину сестру звали Кристина. Папа говорил, что у них глаза одинакового оттенка, васильковые, с вкраплениями лазури. Кристине было пять лет, очаровательная курносая малышка. Иногда они вместе ходили в кафе: папа и его разновозрастные дочери. Саша показывала Кристине фокусы, которым ее научил отчим. Кристина называла старшую сестру «Шашкой».
Реальная жизнь мало походила на слезливую мелодраму. В сериале разведенные родители не находили бы общего языка, новая пассия ненавидела экс-супругу героя, сводные сестры соперничали бы.
Но папина жена была прекрасным человеком, их дочь – чудесным ребенком, и никто никому не желал зла.
Лишь ведьма материализовалась из сериалов. Или из фильма ужасов про Средневековье.
Мама провожала отца, а Саша повторно прогулялась по квартире. Простор сбивал с толку. Неужели они приобрели за бесценок эти апартаменты? Она расправила руки, как крылья, но кончики пальцев не дотрагивались до коридорных стен. В прихожей дяди Альберта сложно было разминуться двум людям.
Квартира была тенистой, хоть снаружи и не росли деревья. Оказывается, кирпич имел свои преимущества. Отмыть, отдраить, смести паутину из углов. Мамин отпуск продлится неделю – успеют навести лоск.
– Ай, черт!
– Ма, ты в порядке?
– Ага. – Мама потерла ступню. – Споткнулась. Кто делает такие высокие пороги?
– Архитекторы пятнадцатого века.
– Надо быть осторожнее ночью. Приспичит в туалет, можно шею свернуть.
Саша хлопнула по выключателю, голая лампочка осветила каморку между ванной и кухней. Отслоившиеся обои были пятнистыми от гнили, воняло затхлостью. На бетонном полу сгрудились коробки из размокшего картона, приникла к стене стремянка.
– Это не наше?
– Нет. Видать, родне старушки, что тут жила, не пригодилось. Выкинем позже.
Саша прикрыла дверь в чулан.
Им повезло, что Гильдеревы не претендовали на начинку дома. Не дрались за телевизор, не пытались отнимать кровати. Из старой жизни перекочевали вещи, будто уцелевшие после кораблекрушения.
При переезде Гильдерева стояла над душой и наблюдала цербером, как Алексины выносят нажитое добро. Саша передразнила, выпучила глаза. Ведьма посерела от гнева.
Золотистая турка дяди Альберта… какой кофе он готовил! Микроволновка, часики с декоративными гирьками. На подоконник встал кактус, путешествовавший с Алексиными по общагам.
– Почаевничаем?
– Давай. – Саша взобралась на стул.
Мама порылась в мешках, притащила чайник, пачку с индийским слоном и упаковку крекеров. Забулькал кран. Газовая горелка чихнула пламенем.
– Не найду чашек. Из пластика попьем. – Мама хрустнула одноразовыми стаканчиками.
За распахнутым окном чирикали воробьи. Шла волнами почерневшая от гари марля, она маскировала вентиляционную дыру.
«В чем подвох? – спросила подозрительная Шура. – Тектонический разлом под зданием? Наркопритон в подвале?»
– Как обустроимся, Ксению на новоселье пригласим.
Голос мамы дрогнул.
– Ма, ты чего плачешь?
– Ничего, солнышко.
– Ты… по Альберту плачешь?
Мама улыбнулась сквозь слезы, всплеснула руками.
– Прости меня, девочка моя. Прости меня, пожалуйста.
– Ну ты чего? – Она погладила маму по щеке. – Гляди, домище какой. Я такой в детстве воображала. Старый, большой, с привидениями.
– Сама ты привидение, – засмеялась мама.
Чайник вскипел, плюхнулись в стаканы пакетики.
«Шикарная квартира!» – написала Саша сообщение. И прибавила кучку смайликов, влюбленных и изумленных.
4
Сосед
– Все! – воскликнула мама. – Все, нет сил!
Саша выглянула из спальни, оценила мамины старания. Вещи были рассортированы, одежда и постельное белье убраны в шкаф, косметика, фотоальбомы, лекарства, прочие мелочи расфасованы по ящикам. Посуда отправилась на кухню, туалетные принадлежности – в ванную.
– Похоже на дом, – сказала Саша.
Она тоже разобрала свой скарб, разложила по полочкам тряпье, джинсы и платьица, которым не хватило вешалок. Вымела пыль. Освобожденный от мешков пол натерла полиролем.
Внутри оконной рамы скопились дохлые мухи, она подумывала отдать их соседским детям, пусть похоронят по-людски.
– Куплю с зарплаты плетеные стулья, – мечтательно проговорила мама, – будем на балконе отдыхать вечерами.
– И беговую дорожку. Теперь есть место для нее.
– И джакузи. В ванной поместится.
– И сенбернара. Ты мне десять лет его обещаешь.
Они строили планы, а за окном щебетали птицы, стекла дребезжали под порывами теплого ветра.
– Эх, – сказала мама, – надо же нам ужин готовить.
– На фига. Давай пиццу закажем.
– Сюда не доставят.
– Мы же кулинарию проезжали. Я смотаюсь.
– Брось. Я картошку сварю, накрошу салат, у нас редиска есть.
– Бэ, – скривилась Саша, – хочу жирную и вредную пищу.
Она переоделась в джинсовые шорты и футболку с принтом Биг-Бена, выудила из коробки сандалии. Обувалась, мысленно моделируя вид спальни после окончания косметического ремонта. Туда поставлю комп, там будут книги…
– Вручи дщери деньжат на пропитание.
– Держи, дщерь.
Саша спрятала купюры в карман, поцеловала маму.
– И попить захвати.
К запаху гипса прибавился аромат жарящихся котлет.
Примолкла ворчливая Шура. На душе было радужно. Предстоящие хлопоты воодушевляли. Ремонт, институт, плетеные стулья… никаких скверных полос отныне!
Она попрыгала по ступенькам. В лучах солнца, проникающих сквозь подъездное окно, кружились золотые пылинки. Саша остановилась между этажами: ее внимание