Я должна была вилять хвостом, словно пропеллером, и стараться изо всех сил произвести впечатление самой умной, неприхотливой и хорошенькой собаки на всем белом свете или хотя бы в данном приюте. Моя сеструха примерно так и поступала, правда, немного на свой лад. Пару раз она попробовала состроить из себя весельчака, но это выглядело так неправдоподобно и переигранно, что посетители начинали озабоченно перешептываться. То и дело до нас доносились такие слова как «больная», «бедная, аж смотреть жалко» и «интересно, ее как-то лечат?». Я доходчиво объяснила сеструхе, что она нас позорит и только отпугивает потенциальных доброжелателей, после чего она сначала ненадолго обиделась, но в итоге вняла моим доводам. И я должна сказать, что ее естественная скромность с хорошей долей зашуганности и тихой любвеобильности была не менее очаровательна, чем веселая напористость других питомцев из второго разряда. Она так умильно припадала к прутьям, чтобы дать потрогать свою мягкую шерстку, так трогательно дрожала и выпучивала жалостливые глаза, так искренне и смущенно повиливала шикарным черным хвостом, что я в принципе не понимала, почему вообще еще кто-то проходит мимо нашего вольера, не разрыдавшись и не растаяв.
Я же вела себя тихо и самодостаточно. Хотя, вероятно, это лишь выглядело как самодостаточность, а по правде я просто была недоверчивой и не хотела пускать любезности на ветер. После грустного инцидента с нашим первым хозяином мне не шибко хотелось кому-либо доверять. То есть мне, конечно, хотелось, но я не могла себя так быстро пересилить. И пока я предавалась напряженным раздумьям о поведении приютских собак, о жизни и о нашей незавидной судьбе, потенциальные хозяева проходили мимо, удостоив меня одним-единственным, жалеющим, но, увы, коротким взглядом.
Я была совершенно уверена, что изрядно старающуюся сеструху скоро заберут, а меня навсегда оставят в приюте. Это была ужасная мысль. Наверное, самая страшная на свете, еще страшнее той, что мы вместе состаримся в этом вонючем вольере и будем тоскливо таращиться в стенку. Но после долгих бессонных ночей я пришла к выводу, что думать так — эгоистично, и начала мысленно прощаться с ничего не подозревающей сеструхой. Прощалась я долго, и у меня довольно плохо получалось. А сеструха в то время все наивно пыталась обратить на нас столь ценное и неуловимое внимание, на которое я по своей склонности к депресняку уже даже не смела надеяться.
Ну вот, что-то я вас совсем заболтала… Но так уж сложилось, что приют был довольно недолгой, но крайне значимой частью нашей с сеструхой жизни, и не поняв, как нам жилось там, вам будет тяжело понять нас вообще. Так с чего я начинала? Ах да. Когда они впервые появились в приюте, на дворе стоял очередной невыносимо жаркий летний день…
Глава 2
Про непостижимую возможность невозможного. Грустная глава
Оглядываясь назад, мне хотелось бы сказать, что я сразу вычислила их из толпы несерьезно настроенных к нам посетителей, но должна признаться, что, увы, мое сердце не то что не екнуло при появлении новых хозяев, а наоборот, замерло от ужаса и праведного негодования.
Как я уже упомянула, они нарисовались перед нашим вольером одним жарким утром, сулившим очередной в прямом смысле адский день. Я задумчиво пялилась в пустую миску, в которой вообще-то всегда должна быть вода, то и дело отсутствующая в самый важный момент, а сеструха валялась в передней части вольера у прутьев, еще не успевших раскалиться, и дремала, изредка томно потягиваясь. Наши дурные соседи спали, и, если бы не жара, можно было бы чудесненько наслаждаться столь редким спокойствием.
Вдруг нечто ужасное с визгом влетело в прутья нашего вольера и, повиснув на них, мгновенно запустило свои длинные щупальца в наш трепетно хранимый очаг. Не успев толком прийти в себя, бедная сеструха из лежачего положения взвилась ввысь не хуже ротвейлеров и с оглушительным визгом вписалась с размаху в стенку. Меня же невиданной силой прижало к самому дальнему углу, из которого перед моим взором разыгралась следующая сцена.
— Куда ты смотришь?! — раздался нервно-озлобленный мужской голос, для которого манера общения с прикрикиванием была явно в порядке обыденного.
— Сейчас эти скотины твою дочь растерзают, пока ты любуешься на облезлых котяр!
Вслед за голосом появился и сам сгусток раздражения и схватил маленькую девочку, которой оказалась наша напасть, за оставшуюся за пределами вольера беленькую ручонку. В другой руке, все еще протянутой к сеструхе, в плотно сжатом кулачке она держала внушительный клок черной шерсти.
— Брось ты эту гадость! — брезгливо скомандовал ее папаня, поставил дочь на ноги и двумя пальцами потряс ее запястье.
Не знаю, что тогда испытывала сеструха, выпученными глазами провожавшая свою гордость, разлетавшуюся во все стороны, но я так вскипела при слове «скотины», которым этот прелестный человек решил нас описать, что даже не смогла долго размышлять о том, о каких таких котярах шла речь. Кошки в нашем приюте, конечно, тоже имелись, но в целях безопасности жили они совсем в другой стороне, и я не могла поверить в то, что бывают люди, не умеющие отличить собаку от кошки.
— Это не кошки, а маленькие болонки, — спокойно пояснил невозмутимый женский голос, и рядом с папой и дочкой появилась мама. Я знала, что всех взрослых людей зовут папой и мамой. Почему они теряли свои имена, как только вырастали, я к тому времени еще не успела выяснить, но уже привыкла к этой человеческой странности. К счастью, им не приходило в голову переименовывать своих питомцев в «собак» и «кошек» после недолгого щенячества или котячества.
— Что ты так нервничаешь? — спросила мама и положила взбудораженному папе маленькую белую руку на плечо.
— Я нервничаю, зайка дорогая, потому что твоему ребенку чуть не откусили руку, — съязвил папа не без нежности.
Хотя я никогда не ожидала много от посетителей, мне стало ужасно обидно и за запуганную сеструху, которая даже за мухами охотиться не решалась, не то что кого-то кусать, и за себя, потому что, обижая сеструху, обижали и меня. Я с некоторым усилием оторвалась от своего угла и засеменила к передней части вольера, заискивающе повиливая хвостом и прижав уши ровно настолько, насколько надо. Сеструха часто прижимала уши так, что было сразу видно: ее дикую зашуганность вполне может и не удастся искоренить даже в домашних условиях. Я же лучше контролировала свои движения и порывы, и мне