Я задумался еще крепче. Барон громко хлопнул себя по бедру, и какой-то прибор испуганно забил тревогу.
– Вам плевать на каторгу, через которую проходят взрослые, чтобы обеспечить вам этот нескончаемый Диснейленд! – ткнул Барон в меня пальцем, перекрикивая верещащий писк. – Вам плевать на обязанности! Вам плевать на страдания! Вам плевать на…
Вдруг Барон словно подавился своими словами, выпучил глаза и схватился за грудь.
– Что с вами?! – вскочил я с кровати, но в ребрах кольнуло так, что я взвизгнул и снова упал на скомканную простыню.
В дверях появилась пышная медсестра с немного размазанной розовой помадой. Не торопясь она прошла к испуганно вопящему прибору, выключила его и повернулась к пациенту.
– Снова приступ, что ли? – вяло поинтересовалась она.
– Нет! – отмахнулся от нее Барон широким жестом. – Уходи!
– Знаете что! – насупилась медсестра и уперла кулаки в бедра. – В следующий раз вообще не приду! Так и помрете на фиг!
И, выпорхнув в коридор, она захлопнула за собой тяжелую дверь, чтобы подчеркнуть свои намерения.
– Дура, – плюнул ей вслед Барон.
Палату вновь заполнил шум бьющейся в окно мухи. Барон перестал хвататься за грудь и вгляделся в меня уже куда менее враждебно и даже заинтересованно.
– Скажи, ребенок, – проговорил он напряженным шепотом, – как ты относишься ко… времени?
– Ко времени? – не понял я.
Не без усилий мне удалось найти более-менее удобную позицию, и я пыхтел от напряжения и боли в ребрах.
– Ну да, – выдохнул Барон и поднял вверх кулак, из которого выпали маленькие часы и, открывшись, повисли на цепочке. – Ко времени. Боишься ли ты его?
– Боюсь ли я его? – снова переспросил я, как полоумный.
Часики раскачивались гипнотизирующим маятником под белым кулаком Барона.
– Любишь? – предложил Барон очередной вариант.
Вид у меня был, должно быть, совсем озадаченный, потому что Барон и не дожидался ответа.
– Думаешь ли о нем?
Я слегка двинул затекшей шеей.
– Как я и подозревал, – взволнованно прошептал Барон и захлопнул часы. – Ты живешь изо дня в день, из часа в час. Тебе на него наплевать, не так ли?
– На время? – откашлялся я.
– Да… Да! На время! – взмахнул Барон руками.
Я потер кончик носа и сморщил лоб.
– Нет, ну я, конечно, иногда думаю, что было бы хорошо, если бы в дне его было больше, – выдал я результат своих кратких размышлений. – Если бы где-нибудь оказался лишний часик. Например, вечером перед сном. Где-то там. Чтобы можно было еще заняться чем-нибудь интересным.
– Лишний часик, – умиленно сложил Барон ладони на сердце. – Как это мило! Как это невинно!
У меня закралась мысль, что надо мной, вероятно, издеваются, и я обиженно отвернулся.
– Нет! – спохватился Барон. – Это то, что надо! То, что надо! И как я раньше до этого не додумался!
Он волновался все больше, и я уже испугался, что сейчас снова что-нибудь заверещит. Краем глаза я увидел его протянутую ко мне руку и повернулся обратно. Барона было не узнать. Глаза его блестели, и он словно помолодел. Казалось, еще чуть-чуть, и катетер вывалится из его кисти, а сам Барон взлетит.
– Дети! – потряс он рукой, чтобы подчеркнуть гениальность мысли. – Это же почти что животные!
У меня отвалилась челюсть, но Барон не обращал на меня никакого внимания.
– Это то самое недостающее звено!
– Недостающее что? – отважился я все-таки на вопрос.
– Звено! Часть! – просиял Барон.
– Часть чего?
– Плана! – раскраснелся он. – Идеи! Той самой идеи!
– Простите, я ничего не понимаю, – в свою очередь, рассердился я.
– Конечно, ты ничего не понимаешь! Ты – ребенок! – радостно всплеснул руками Барон. – В этом вся твоя прелесть!
В одно мгновение на меня навалилась одурманивающая усталость, и я со вздохом опустился на приподнятую спинку койки. Для себя я решил, что не стоит пытаться продраться сквозь путаницу мыслей сумасшедшего старика.
За пыльным окном солнечный свет постепенно тускнел, хотя до темноты в это время года было еще далеко. Видимо, даже муха почувствовала наваливающуюся тягость предвечерья, последний раз без энтузиазма хлопнулась в стекло и устало опустилась на подоконник. В коридоре приглушенно стонали пациенты, которым не хватило места в палатах, и смеялись медсестры, а стены и мебель настолько были пронизаны страхом и одиночеством этого места, что я вдруг вспомнил – обычно дети в такой ситуации плачут. И заплакал. Барон даже вздрогнул от неожиданности. По его растерянности и скованности сразу было видно, что своих детей у него никогда не было. Но сдерживать слезы я не мог, и они градом катились по моим бледным щекам и капали с подбородка на грудь.
Барон напряженно вытянулся и откашлялся.
– Ну… Тише, тише… – шикнул он наконец, как актер, первый раз читающий слова с листа. – Скоро мама придет.
Тут он прищурился и вновь погрузился в свою привычную мрачность.
– А где, кстати говоря, твоя мама? – спросил он строго. – Она вообще у тебя есть?
Я несколько осекся и вытер запястьем слезы с одной щеки. Той, что была ближе к Барону.
– Есть, конечно, – отрапортовал я смущенно.
– И почему она не здесь? – вздернул Барон голову.
– Она… – Я сам не сразу смог вспомнить, почему моей мамы не было рядом со мной в таком плачевном состоянии. – Она…
Воспоминания вернулись метким ударом в солнечное сплетение.
– Она сердится на меня, – ответил я грустно.
– Сердится? – поднял Барон одну бровь. – За что?
– За то, что я…
Мне было не особо приятно воспроизводить происшествия последних дней, и я уже хотел сделать вид, что просто забыл, но Барон смотрел на меня настолько требовательно, что меня прорвало.
– За то, что я в школе написал, что хочу стать телевизором, когда вырасту, – выпалил я и покраснел.
Брови Барона поднялись еще выше. Я понял, что требовались дополнительные разъяснения, и набрал побольше воздуха в легкие, что оказалось не совсем безболезненным.
– Ну, нам задали домашнее задание. Последнее перед каникулами. Написать, кем мы хотим стать, когда вырастем, и почему. И я написал, что хочу стать телевизором, потому что мама и папа его любят и с удовольствием проводят с ним время. Тогда учительница…
Меня прервал взрыв оглушительного смеха. Барон схватился обеими руками за живот и согнулся вперед. Его плечи содрогались и тряслись, и я уже готов был снова обидеться, потому что надо мной так бесцеремонно хохочут, но тут он резко выпрямился и улыбнулся мне восторженно.
– Это гениально! – взмахнул он рукой. Элегантно, как дирижер. – Дальше! Говори дальше, ребенок!
– Ну… – попытался я вспомнить, на чем остановился. – Да. Написал… А учительница позвонила маме и позвала ее в школу на родительское собрание. И показала ей. И всем остальным тоже. А потом…
То, что было потом, вспоминать особо не хотелось.
– А потом? – подбодрил меня Барон.
– А потом она вернулась из школы домой, – вздохнул я, и в ребрах снова закололо. – Красная и заплаканная. Ей никогда еще не было так стыдно, она сказала. И рассказала все папе. А папа до этого выпил…