Без социал-демократического общественного устройства, предусматривавшего вечерние школы и бесплатное высшее образование, такое едва ли стало бы возможным, и логично было бы предположить, что папа должен питать симпатии именно к этой партии. Но он избегал социал-демократов, как прокаженных. У папы они ассоциировались с рабочими, рабочие — с нищетой, а нищета — с адом его детства. Когда речь заходила о рабочем движении, папа, всегда подчеркнуто следивший за чистотой своей речи, мог с ненавистью бросить: «Черт бы их побрал». Он считал, что сделал себя сам. В одиночку вышел из тьмы к свету и не любил, чтобы ему напоминали о том, что он оставил позади.
Мама же выросла в тихой и мирной семье. Ее отец работал официантом в ресторане, мать — домработницей и официанткой. Это были типичные представители служивого люда, незаметного, с тихими голосами и легкой, неслышной походкой. Квартира дедушки и бабушки была полна тканых изделий, мягких ковриков, подушек и толстых гардин, которые поглощали звуки шагов и голосов. Мама была единственным ребенком. Она часто говорила, что в детстве мечтала о братьях и сестрах. О том, что ей хотелось иметь много своих детей, она не упоминала ни словом, но я полагаю, что дело обстояло именно так. Пока я не пошла в школу, мама была просто домохозяйкой, а затем вновь стала работать медсестрой в зубоврачебном кабинете, правда, уже неполный день.
Я сама мечтала о большой семье, и моей любимой книжкой были рассказы о семействе Пип-Ларссонов.[4] Но от того, что братишки и сестренки у меня так и не появились, я особенно не страдала, поскольку мне хотелось не младших, а именно старших братьев и сестер, причем чтобы они были намного старше меня. Особенно меня привлекали подростки, которые выглядели уже как взрослые, но, казалось, вели куда более увлекательную жизнь, гуляли до позднего вечера, катались на мопедах и танцевали под поп-музыку. Я воображала себе целую ватагу братьев и сестер, все они были подростками и безумно любили меня — свой маленький талисман. Красивые старшие сестры с интересными прическами и подкрашенными губами носили меня на руках, баловали и играли со мной, а сильные старшие братья подбрасывали меня высоко в воздух и увозили на мопедах к ночным приключениям.
Мне так хотелось подружиться с Анн-Мари еще из-за того, что у нее имелись старшие сестры и брат. Больше всего меня интересовали Лис и Эва. Йенс был нам почти ровесником — всего на два года старше нас с Анн-Мари, — но, с другой стороны, он принадлежал к противоположному полу, что тоже вызывало у меня любопытство.
~~~
Не знаю, нравилось ли моим родителям, что я столько времени проводила у Гаттманов. Они явно радовались тому, что у меня появилась подруга, поскольку в городе друзей у меня почти не было, а против Анн-Мари они ничего не имели. Но в их комментариях в адрес Оке и Карин мне иногда слышались нотки недовольства, хотя прямо ничего такого и не говорилось. Думаю, им казалось, что Гаттманы важничают. Нет, возможно, следует сказать чуть иначе. Родители просто не понимали их. Они считали Гаттманов странноватыми, и их раздражало, что многие принимали эту странность за признак светскости. Для родителей Гаттманы были некой математической задачкой, которую без конца пересчитываешь, пока не протрешь тетрадь до дырки, а результат все равно не сходится с ответом.
Когда я что-нибудь рассказывала о Гаттманах, мама поочередно произносила: «Неужели?», «А-а, ну надо же!», «Кто бы мог подумать!» или «Могу себе представить!», словно она была готова к тому, что эти Гаттманы способны вытворить, но иногда им все-таки удавалось превзойти ее ожидания.
Никакой откровенной критики я, однако, не слышала, разве что когда речь заходила о политике. Все знали, что Оке с Карин придерживаются левых взглядов, и даже Тур, отец Оке, пока еще работал, позволял себе высказывания, которые можно было истолковать как проявление симпатии к левому блоку и которые в свое время наделали шума в университетских кругах. А мой отец, как я уже упоминала, социалистов ненавидел. Главным объектом его ненависти были социал-демократы во главе с этим отвратительным Улофом Пальме. Коммунисты же, напротив, вызывали у него скорее снисходительную усмешку — их он считал совершенными безумцами. Поскольку было неясно, к какому из этих лагерей следовало относить Оке и Карин, папа пребывал в некоторой нерешительности. Какое-то лето у него на комоде несколько недель пролежала вырезка из газеты «Дагенс Нюхетер». Это была статья Карин о внешней политике социал-демократов, которую папа периодически цитировал. Он считал статью доказательством того, что Карин поддерживает Пальме, но мама утверждала, что некоторые места содержат серьезную критику, чем приводила папу в некоторое замешательство.
В любом случае он не считал, что политические взгляды родителей препятствуют нашей с Анн-Мари дружбе, и когда она приходила к нам, всегда бывал с ней нарочито любезен. Он рассказывал веселые истории и показывал карточные фокусы, что обычно делал, лишь когда у нас бывали гости, да и то только после нескольких рюмок. Он явно хотел показать себя с лучшей стороны. Анн-Мари разгадывала его довольно прозрачные фокусы и смело об этом заявляла. Папа смущался, поскольку к такому он не привык, но сохранял хорошую мину и лишь посмеивался.
О, эти летние дни с Анн-Мари! Это была настоящая сельская жизнь, с полями и лугами, на которых паслись лошади и коровы, с рыбачьими поселками, где в сараях еще хранились рыболовные снасти, а на берегу сидели рыбаки и чинили свои сети. Дачных домиков было мало. Деревенская местность в то время еще не превратилась в некое искусственное место для отдыха на природе, в огромную территорию для развлечений, с полями для гольфа, местами для прогулок и шикарно оборудованными ангарами у моря. Тогда этот мир заполняли жизнь и смерть, ночные отелы, безжалостное топление котят и опасные быки. Я помню парное молоко, которое пахло коровой, и вязкий, жирный, удушливый и вместе с тем волнующий запах крестьянских кухонь, клеенки, жидкий заварной кофе и тиканье настенных часов в полумраке пустующих комнат. Разница между городом и деревней была огромной, и можно было определить за километр, местный ты или просто приехал отдохнуть на лето. Мы с Анн-Мари любили имитировать здешний диалект с характерным звуком «и», и полагаю, местные население так же веселилось, передразнивая нас.