Я поняла, что мужчинам доверять нельзя — и потому смогла сохранить себя "нераспечатанной" до восемнадцати лет. А потом выправила документы, заключила договор с фирмой и купила билет на корабль в страну своей мечты.
Конечно, я влюблялась, да и сама нравилась парням — внешностью бог не обидел, и характер мой бойкий нравился многим мужчинам. Но я хотела большего, чем эти игры в любовь. Я хотела чего-то достичь, получить образование, выбиться в люди — а там уже можно и замуж за какого-нибудь респектабельного американца. Воображение рисовало мне дом в пригороде Лос-Анджелеса, с гаражом и бассейном. Лужайку для барбекью, большую лохматую собаку и трёх счастливых ребятишек — сытых, чистеньких и в целой незалатанной одежде. Мне до чёртиков надоело выживать в Восточной Европе.
20 апреля 1968г
Но оказалась я здесь, полураздетая, в богатой спальне с кроватью под балдахином, и это отчаянно терзало мне сердце. Что я сделала не так? Вела себя честно, никого не обманывала, всего собиралась добиться сама, своим трудом — и куда это меня привело? Как тут можно верить в бога? Нет-нет, мир отнюдь не создан кем-то мудрым и добрым. Это хаотическое нагромождение трагических случайностей, и в нём нет места наивной вере в чудеса.
Мне вдруг стало так грустно, так паршиво на душе (если только она у меня есть), что я снова задумалась о смерти. Меня не станет — и всё закончится. И пусть эти дурацкие случайности громоздятся на кого-нибудь другого.
Послышались шаги в коридоре, и тоска вперемешку со страхом сжали моё сердце. Захотелось убежать, спрятаться — куда угодно, только не принимать на себя ответственность за происходящее. Даже вернуться домой теперь казалось не так страшно. Там я, по крайней мере, была свободна. Безумное детское желание спрятать голову в песок вдруг овладело мной, и я, недолго думая, залезла под кровать. Какой в этом смысл? Никакого. Просто отсрочить то, что собиралось произойти. Просто отогнать на минуту страх, сковавший льдом все внутренности. Не то чтобы под кроватью было не страшно — но это хоть какое-то действие. Просто стоять и ждать, как овца на заклание — это невыносимо.
Громко щёлкнула ручка двери — этот звук раздался в моей голове, словно выстрел. Шаги из коридора переместились в комнату, и тут их хозяин обескураженно замер. Ха-ха! Что, рабовладелец, удивлен? А где девчонка-то? Пропала? Куда она могла деться? А вот поищите-ка! Мысль о том, что сейчас из-за моей детской выходки все ответственные за меня слуги получат по первое число, даже немножко согревала. Особенно сильно хотелось, чтобы наказали толстяка, который огрел меня плёткой. Да, пусть его тоже отхлещут! За то, что недоглядел.
Хрипловатый низкий спокойный голос забубнил неразборчиво. Ему отвечал более молодой и бодрый — растерянно, испуганно. Моё взволнованное сердце отплясывало злую, торжествующую и нервную чечётку в груди.
21 апреля 1968г
Случился переполох. Забегали слуги, захлопали двери. Ищут меня. Ну, пусть побегают. От поднявшихся в комнате вихрей, видимо, поднялась пыль там, где я лежала. Она принялась щекотать мне нос, да так активно, что я не удержалась и чихнула. Аккуратно, в кулачок, но всё-таки слышно. Наконец кто-то догадался заглянуть под кровать. Выругались, дёрнули меня за ногу, вытащили на свет, всю в клочках пыли, злую, чихающую и в слезах. Поставили на колени.
Кое-как справившись с дыханием, я стала отряхиваться, но глаз так и не подняла. Не хочу на него смотреть. Узурпатор, тиран, рабовладелец!
Стоявшие рядом со мной мужские ноги в кожаных туфлях и прикрывавший их богатый кафтан изрыгали что-то гневное — пан Насгулл отвечал спокойным басом — даже посмеивался как будто. Любопытство потихоньку начинало меня терзать: что же такого забавного нашёл в моём поведении хозяин? Но я упорно сдерживала себя и глаз не поднимала. Он не достоин даже моего взгляда!
Я всё ждала, когда остальные уйдут и мы останемся наедине. Всерьёз подумывала о том, чтобы вцепиться этому деспоту ногтями в лицо — вряд ли он тогда пожелает предаваться со мной постельным утехам — но негодующий пан в кафтане вдруг схватил меня за руку и потащил прочь. Как? Почему?! Я ничего не понимала…
Меня переодели в простую одежду: длинное закрытое тёмное платье, на голову — платок. Посадили в фургон и куда-то повезли. Дорога продолжалась бесконечно. Мне кажется, что я провела в том грузовике несколько суток, хотя это маловероятно, так как мне ни разу не довелось уснуть. Условий для этого особо и не было: лишь узенькие деревянные лавочки вдоль стен — но, как говорится, было бы желание. Голода я тоже не ощущала — видимо, сказалось сильное нервное возбуждение. И хотя меня вполне могли отвезти в какое-то более жуткое место, чем то, где была до этого, я утешала себя тем, что честь всё ещё при мне, а значит, и эти люди не лишены человечности.
23 апреля 1968г
Дом, куда меня доставили, оказался чудесным. Он стоял на берегу моря, его окружал роскошный парк, а горизонт со стороны суши состоял из живописных горных пиков, среди которых были даже покрытые снегом. Я и не знала, что в этой пустынной стране встречаются такие красоты. На следующее утро после приезда суровая восточная женщина выдала мне веник и тряпку, очень строго взглянула в глаза своими жгучими чёрными очами и погрозила пальцем: мол, смотри мне, я знаю о твоих дурацких фокусах, но со мной этот номер не пройдёт!
Она представилась Хафизой и сама придумала мне имя — Амиля, не пожелав слушать возражения, что меня зовут Беата. Хафиза стала моей начальницей — она загружала меня физической работой так, что к ночи я просто валилась с ног, не в состоянии даже думать, не то что любоваться пейзажами за окном.
Проходило время, я приспосабливалась, тело моё привыкало к нагрузкам, а окружала меня такая красота — природная и рукотворная — что я чуть ли не благодарила судьбу за это тихое пристанище, где никто не покушался на мою честь. Оставалось лишь одно но: я была совсем одна. Не с кем было поговорить, некому поплакаться. Другие слуги в доме нет-нет да перекидывались парой слов, а порой вечером я видала, как они беседуют вполне вальяжно. И только я оставалась отщепенкой, не знающей языка, коротающей дни в вопиющем одиночестве. В какой-то момент я поняла, что начинаю сходить с ума от этой пустоты и тишины и придумала вести дневник. Хотя бы делить свои переживания с бездушной бумагой, хотя бы выливать их из себя наружу. Оставалось только найти бумагу и ручку.