Первичный визуальный опыт должен быть как-то связан с тем, что уже известно через
прикосновение. Иными словами, человеку нужно одновременно увидеть и потрогать шар,
чтобы обнаружить, что гладкая округлая поверхность соответствует образу сферы.
Другие, составлявшие меньшинство, полагали, что предыдущий тактильный опыт
создает визуальную «заготовку». В результате слепой человек сможет отличить шар от куба
сразу же, как прозреет.
Джон Локк, как и большинство людей, считал, что прозревший слепец должен сперва
научиться видеть. Лишь увидев предмет и одновременно прикоснувшись к нему, он
обнаружит связь между двумя ощущениями. Он как бы выполнит упражнение по переводу,
где каждый способ восприятия представляет собой отдельный язык, а абстрактное
мышление – тот словарь, который связывает тактильные слова с визуальными.
Для Локка и его последователей-эмпириков мозг новорожденного был чистой
страницей, tabula rasa, ожидающей первой записи. Только непосредственный опыт, считали
они, формирует и преображает восприятие; понятия рождаются лишь после того, как обретут
название. Когнитивное развитие начинается с чувственного опыта, а потом, с появлением
языка, оно обогащается нюансами, объясняющими более глубокие и тонкие аспекты
человеческого мышления, такие как любовь, религия, нравственность, дружба и демократия.
Эмпиризм основан на природной интуиции. Поэтому не удивительно, что он
пользовался успехом и занимал доминирующее положение в философии разума с XVII века
до эпохи великого швейцарского психолога Жана Пиаже1. Однако на деле реальность не
всегда поддается непосредственному познанию, и мозг новорожденного – не tabula rasa.
Совсем наоборот. Мы приходим в этот мир со способностью создавать понятия.
Бытовая логика сталкивается с суровой реальностью в эксперименте
психолога Эндрю Мельцова, где он тестировал вариант «задачи Молинье» для
1 Жан Пиаже (1896–1980) – швейцарский философ и психолог, создатель теории когнитивного развития
( прим. пер. ).
5
опровержения аргументов эмпирической интуиции. Вместо шара и куба он
воспользовался двумя сосками-пустышками: одна была гладкой и закругленной, а
другая шероховатой и с выпуклостями. В полной темноте два младенца брали в рот
две разные соски. Потом соски клали на стол и включали свет. Каждый младенец
больше смотрел на ту пустышку, которую он сосал, показывая, что узнает ее.
Этот простой эксперимент разрушает миф, существовавший более трехсот лет. Он
показывает, что новорожденный младенец, обладающий лишь тактильным опытом
восприятия предмета (поскольку в этом возрасте тактильное восприятие преимущественно
оральное, а не мануальное), распознавал этот предмет по внешнему виду. Это противоречит
также типичному заблуждению родителей о том, что взгляд новорожденного чаще всего
где-то блуждает и оторван от реальности. Как мы убедимся позже, психическая жизнь
маленьких детей гораздо богаче и разнообразней, чем можно предположить.
Атрофированная и стойкая синестезия
Эксперимент Мельцова дает положительный ответ на вопрос Молинье: новорожденные
младенцы могут различить по виду два предмета, к которым они раньше только прикасались.
Происходит ли то же самое с прозревшим взрослым слепцом? Этот ответ получен лишь
недавно, когда хирурги научились бороться с катарактой, вызывающей врожденную слепоту.
Итальянский офтальмолог Альберто Вальво был первым, кто реализовал
умозрительный эксперимент Молинье. Пророчество Джона Локка оказалось верным: для
слепого от рождения человека обретение зрения было исполнением заветной мечты. Вот что
сказал один пациент после операции, вернувшей ему способность видеть:
«Я как будто начал жить заново, но случались моменты уныния и
растерянности, когда я осознавал, как трудно понимать видимый мир […]. Я видел
вокруг скопления света и тени […], словно мозаику текучих ощущений, смысла
которых я не понимал […]. Мне нравится темнота по ночам. Мне пришлось
умереть слепым, чтобы родиться зрячим».
Пациент был настолько ошеломлен внезапным возвращением зрения, что ему
пришлось учиться видеть. Соединение нового зрительного восприятия с концептуальным
миром, выстроенным на основе осязания и слуха, оказалось огромной и трудной задачей.
Мельцов доказал, что человеческий мозг способен устанавливать спонтанные соответствия
между режимами восприятия. А Вальво продемонстрировал, что эта способность
атрофируется в незрячей жизни.
Когда мы одновременно находимся в разных режимах чувственного восприятия, со
временем между ними возникают спонтанные связи. Для доказательства мой друг и коллега
Эдвард Хаббард вместе с Вайдиянтаном Вилейануром Рамачадраном создал два силуэта,
которые мы видим здесь. Один из них – Кики, а другой – Буба. Кто из них кто?
6
Почти все отвечают, что Буба находится слева, а Кики справа. Это кажется очевидным,
как будто иначе и быть не может. Объяснение состоит в том, что когда мы произносим
гласные «у» и «а», то округляем губы, что соответствует округлости Бубы. А когда
произносим «к» или «и», задняя часть языка приподнимается и прикасается к нёбу,
формируя угол. Поэтому угловатый силуэт естественным образом ассоциируется с именем
Кики.
Эти ассоциации часто опираются на культурную основу языка. К примеру,
большинство людей считает, что прошлое находится позади нас, а будущее – впереди. Но
это чистая условность. Индейцы аймара из Андского региона Южной Америки видят время
и пространство иначе. В языке аймара слово найра означает «прошлое», но также «впереди»,
в поле зрения. А слово кипа – «будущее», также означает «позади». Таким образом, у
аймаров прошлое находится впереди, а будущее позади. Это описывает их способ
мышления, потому что они выражают то же самое на телесном уровне. Индейцы аймара
вытягивают руки назад для обозначения будущего и вперед для обозначения прошлого.
Хотя на первый взгляд такое объяснение может показаться странным, оно настолько
разумно, что возникает искушение согласиться с ним. Прошлое – это единственное, что нам
известно, то, что видят наши глаза, поэтому оно находится перед нами. Будущее остается
неизвестным, наши глаза не видят его, так что оно находится у нас за спиной. Аймара
движутся задом наперед по своей временной шкале. Неопределенное и неизвестное будущее
находится позади, постепенно возникает перед глазами и становится прошлым.
Вместе с лингвистом Марко Тревисаном и музыкантом Бруно Мецем мы задумали
нестандартный эксперимент, чтобы узнать, существуют ли естественные ассоциации между
музыкой и вкусом. Этот опыт объединил музыкантов, поваров и ученых, занимающихся
наукой о мозге. Музыкантов просили импровизировать на фортепиано, взяв за основу четыре
канонических вкуса: сладкий, соленый, кислый и горький. Они принадлежали к разным
музыкальным школам и стилям (джаз, рок, классическая музыка и т. д.), поэтому каждый
создал собственную неповторимую интерпретацию. Но в этом широком разнообразии мы
обнаружили, что каждый вкус вызывает одни и те же паттерны: горький ассоциировался с
глубокими, непрерывными тонами, соленый – с отрывистыми нотами (стаккато), кислый – с
очень высокими, диссонирующими мотивами, а сладкий – с гармоничной, медленной и
нежной музыкой. Таким образом, мы смогли подсолить композицию «Isn’t She Lovely?»
Стиви Уандера и создать кислый вариант «Белого альбома» группы Beatles.
Зеркало между восприятием и действием
Наше преставление о времени бессистемно и переменчиво. Фраза «Скоро придет
Рождество» звучит странно. Откуда оно придет? С севера, с юга или с запада? В сущности,
Рождество нигде не расположено. Оно находится во времени. Эта или похожая фраза вроде
«Мы приближаемся к окончанию года», показывает, как сознание организует наши мысли.
Мы располагаем их сообразно строению наших тел. Именно поэтому мы говорим о главе
правительства, о правой руке (имея в виду помощника) или о заднице мира и пользуемся
множеством других метафор2, показывающих, как мы организуем мышление в соответствии
с образом собственного тела.
Когда мы думаем