— Я надеюсь, вы не пытаетесь соблазнить меня? Потому что если это так, то вынужден сообщить: вы не в моем вкусе.
Жгучий стыд опалил не только щеки, но всю кожу на моем теле, а мне едва удалось сдержать слезы. И все же я понимала Левшина. Силой можно поделиться лишь при прямом контакте, позволив магу словно бы выпить ее.
Значит, поцелуй?
Я и сама отшатнулась от этой мысли, когда она так явно пронеслась в сознании. Однако огненный щит продолжал мерцать, покрываясь новыми трещинами, и времени оставалось немного. Вот уже и рокот десятков голосов пробился сквозь защиту купола, зажужжав подобно гигантскому насекомому. И я поняла, что гордости сейчас не место.
— Вам не удержать эту волну нежити без моей помощи, маркиз. Прошу вас…
Договорить мне не дали. Одним стремительным движением господин Левшин приблизился к моему лицу, грубо прижавшись губами ко рту. Едва дыша, я широко распахнула глаза, пытаясь совладать с собой и с той силой, которую ощутила в нем.
А сила звала.
Мир снова свернулся до небольшого клочка под алым куполом, и я почувствовала, как ноги слабеют. Крепко сжав меня в объятиях, чтобы не позволить упасть, маркиз продолжил яростно терзать мои губы, и в какой-то момент мне захотелось прервать это, пока еще сознание не померкло.
Сила уходила быстро.
Подчиняясь напору мага, она текла по саднящим губам, обжигая их огнем, пока не стало слишком больно. Кажется, я уткнулась кулаками в широкую грудь Николая Георгиевича, пытаясь оттолкнуть его, но это дало обратный результат. С глухим стоном он вцепился пальцами мне в волосы, сжав их в тугой узел. Запрокинул голову, ворвавшись в рот прохладой настоящего поцелуя, а затем… Купол разом стал прочнее, ярче, и тогда произошло что-то совсем немыслимое.
Маркиз перестал ожесточенно сминать мой рот, и на смену болезненному испытанию пришло нечто другое — более мягкое, плавное. И уже не такое яростное, как поначалу.
Сил во мне не осталось. Последнее, что я успела запомнить, — это пряный запах кожи Николая Георгиевича. А потом все вмиг исчезло, растворившись за карими глазами моего спасителя.
Очнулась я под мерное покачивание кареты. Полулежа на мягком диване, попыталась сесть под неотрывным взглядом министра, но тотчас осознала: это не так уж и просто. Похоже, маркиз отнял у меня слишком много сил и на их восполнение понадобится время.
— Когда прибудем в министерство, я распоряжусь подать вам травяной отвар, он поможет быстро восстановиться.
Я благодарно кивнула, отведя взгляд от Николая Георгиевича, и постаралась следить за алой дымкой, разливавшейся по соснам за окном уже без мертвенного сияния.
— Вы не пострадали?
— Серьезно — нет, но на будущее, Ольга… Я признателен вам за помощь, только в следующий раз будьте добры потрудиться исполнить мой приказ. Все же вы под…
— …стражей?
— Под следствием, — уточнил министр. — И от моих показаний в суде будет зависеть ваша судьба.
Спорить с чиноначальником кабинета его императорского высочества не стоило, но образ моих мыслей и вправду всегда отличался от прочих, и потому я не придумала ничего лучшего, чем напомнить…
— В высшем свете, — каждое слово давалось с трудом, но закончить начатое казалось необходимым, — не позволено называть собеседника лишь по имени. Мы с вами не близки…
Правая бровь маркиза пораженно взлетела вверх, а на лице снова сменилась гамма чувств: от гнева до откровенного изумления. Четко очерченные губы Николая Георгиевича изогнулись в издевательской усмешке, и он напомнил о недавнем позоре:
— А как же наш поцелуй, Ольга?
Туше!
Я и подумать не могла, что стыд будет столь ярким. А ведь маркиз мог бы проявить хоть каплю сострадания и не упоминать о случившемся. Но, проведя с ним последние несколько часов, я вдруг явно осознала: сочувствия не дождусь. Так стоило ли отвечать?
Я снова отвернулась к окну, сказав лишь:
— Меня зовут Ольга Савельевна Ершова, потрудитесь это запомнить.
И прикрыла глаза, постаравшись сосредоточиться на мерном движении кареты. Впрочем, министр тоже больше не проронил ни слова. Он отвернулся к окну, изредка бросая на меня короткие взгляды, но сейчас это не имело никакого значения. Мне бы продержаться до министерства, где выдадут чудодейственный травяной отвар…
Кажется, я все же уснула, потому как в благодатный покой внезапно ворвалась широкая ладонь маркиза, бережно убравшая волосы с моего лица. Вздрогнув, ощутила ночную прохладу, усиливаемую шелестящей водной гладью, и лишь тогда поняла: мы прибыли к месту.
Николай Георгиевич подал руку, на которую опираться совсем не хотелось, но все же пришлось. И я, едва не споткнувшись, ступила ногой на каменную мостовую близ огромного белоснежного здания с надписью, выложенной крупными золочеными буквами.
Вот, значит, как выглядит министерство.
Кажется, я не была в Петергофе последние лет пять, и за это время многое изменилось. Центральная улица стала еще прекраснее, чем прежде: теперь даже ночью здесь горели сотни огней, бросавших яркие пятна света на сочную зелень деревьев. Похоже, совсем недавно прошел небольшой дождик, оставив каменную плитку все еще влажной, а кое-где, подобно крошечным оконцам, блестели небольшие лужицы.
По бокам дороги стояли удобные кованые скамейки, подле которых высились неизвестные мне железные гиганты с бледными сферами белесоватого сияния. Ничего похожего до этой ночи мне видеть не приходилось, и, судя по всему, я слишком загляделась на последнее слово алхимии, раз маркиз решил пояснить.
— Фонари, — обыденно бросил он. — Последняя разработка семьи Никитиных. Совместно с вашим отцом, кстати. Алексей вам не рассказывал?
Я покачала головой, удивленно наблюдая за тусклым свечением. Беседовать с маркизом не хотелось вообще, но любопытство оказалось сильнее.
— И как они работают? Из чего черпают энергию?
— Это частички ливиума, открытого графом Ершовым совсем недавно. Они заперты в сферы из особого стекла, в которых живет крупица воздушной стихии. Род Никитиных наследовал власть над эфиром, чем охотно делится с империей. Говорят, всего через пару лет такие сферы заменят обычные свечи во всех домах Старороссии.
— В вашем доме тоже есть такие? — От любопытства я совсем осмелела и, только задав неуместный вопрос, поняла, что позволила себе лишнего. А потому постаралась как можно скорее загладить вину. — Прошу прощения, ваше сиятельство, мне не следовало быть столь любопытной. Жизнь в Хвойном далека от той, что проходит в Петергофе, и мне не доводилось знать ни о чем подобном.
Стало неловко. Я будто бы призналась перед совсем чужим человеком в том, что не гостила в родовом доме отца почти восемь лет, и детская обида заставила сжать кулаки сильнее. Видно, это не укрылось от министра, который тут же спросил:
— Вы ведь не виделись с графом в последние годы?
Отвечать на этот вопрос почему-то казалось тяжелее