Время летело незаметно. Мы здорово поработали, говорил Куэльяр, наша возьмет – нет вопроса! Через час брат Лусио нажимал кнопку звонка, и, пока все классы строились во дворе, игроки сборной четвертого «А» спешили переодеться, главное – раньше всех уйти домой. Но Куэльяр, тот всегда нас задерживал (ну все перенял у крэков, ему, видите, нельзя без душа после тренировок). Иногда они всем скопом шли в душевую. А в тот злосчастный день – гтаав, ггаав – когда в дверях раздевалки возник Иуда – ггаав, ггаав, ггаав – там были только двое – Лало и Куэльяр – ггаав, ггааав, ггааав – Большой, Чижик и Маньуко успели выскочить через окно, Лало взвизгнул – беги, шустрик! – рванулся вперед и захлопнул дверцу кабинки прямо перед ощеренной мордой дога.
И там, в кабинке – белый кафель, узорные плитки, сильная струя воды, – Лало слышал все: лай Иуды, плач, дикий вой… Потом началась какая-то возня, что-то ухнуло, шмякнулось на пол… Потом один лай, а через какое-то время раздался истошный крик брата Леонсио (ну сколько прошло, Лало, две минуты? Больше… пять? Больше, больше!), а следом заорал брат Лусио, ругался последними словами (по-испански? Да. И по-французски. А ты понимаешь, Лало? Чего тут понимать, балда, если человек не в себе), они вопили как резаные – дьявол, гоните его вон, Господи помилуй, какой ужас, ужас! – я чуть не умер со страху. Он отворил дверцу, когда Куэльяра уже уносили. Еле разглядел за черными сутанами. Без сознания? Ну да! Голый? Ну да! И кровь, как из крана, честно, крови на полу – жуткое дело! Но Лало не знает, что было, когда он одевался в душе… И тут Чижик – брат Агустин с братом Лусио несли Куэльяра на носилках к директорской машине, мы с лестницы смотрели, а Большой – рванули, ну с ходу на все восемьдесят (Маньуко – сто!), сигналят, что тебе пожарные или «скорая». Брат Леонсио кинулся ловить Иуду, а тот носится по двору туда-сюда, прыгает, не дается в руки. Все же поймал его, гада, затащил в клетку и давай стегать плетью прямо через проволоку (хотел забить насмерть, – сказал Большой, ты бы видел, что было, – конец света), а сам весь красный, волосы растрепались, жуть!
В ту неделю и воскресная месса, и молитвы перед уроками и после – все за выздоровление Куэльяра, но, стоило ребятам начать разговор об этом, братья на них с криком: замолчите, нечего болтать без толку-и костяшками пальцев по столу: все останетесь в школе до шести. Но мы – мы только про это и говорили на переменах и на уроках, а на следующей неделе, в понедельник, пришли к Куэльяру в Американскую клиническую больницу и обрадовались: лицо и руки у него в порядке, лежит в красивой палате – привет, Куэльяр, – стены белые, занавески кремовые, – ну, поправляешься, шустрик? – за окном сад, цветы, поляна и высоченное дерево, – мы с ним расквитаемся, старик, каждую перемену лупим камнями этого гада, на нем уже живого места нет.
А Куэльяр, бледный, похудевший, – молодцы! Когда его выпишут, они ночью проберутся в колледж, спустятся по крыше во двор, а там – чаек, чаек, да здравствует Орлиный Глаз! пум, пум! Этому сволочному Иуде будет куда хуже, чем тебе, увидишь!
У изголовья Куэльяра сидели две сеньоры, они угостили ребят шоколадом, а потом вышли в сад. Поговори, мое сердечко, с друзьями, а мы покурим и вернемся. Куэльяр смеялся, вроде как в хорошем настроении. Та, что в белом, – мама, а другая – моя тетя. Ну давай, расскажи, шустрик, как и что. Было очень больно? Жуть! А куда он тебя укусил, паразит? Да это… и замялся. В пипку? Ага. Залился краской, хихикнул, и мы хихикнули, а тут обе сеньоры из окна – до свидания, сердечко. И нам – вы не очень долго, Куэльяр еще не совсем здоров. А Куэльяр прищурился – только ш-ш, об этом молчок, мои старики не хотят, чтобы знали… Смотри, мальчик, смотри, сердечко, никому ни слова, говори, что в ногу, понял, чолито? Операцию делали два часа, а выпишут дней через десять, доктор сказал, что ему повезло – каникулы длинные.
Мы ушли, а на другой день в классе всем, конечно, хотелось выудить у нас, что к чему. Ему живот зашивали? а чем? иголкой с ниткой? И Чижик – а может, и нельзя об этом говорить, он ведь сразу скис, застеснялся. Подумаешь, цаца, сказал Лало, с ним дома носятся, не забудь, детка, почистить зубы, не забудь сходить перед сном куда надо. А Маньуко – бедняга Куэльяр, натерпелся так натерпелся, туда мячом попадет, и то взвоешь, а тут собака прокусила, да еще такими клыками, – пошли, наберем камней и на поле. Раз, два, три! – рррав, рррав, авва – что, гад, не нравится? Получай…
Да, бедняжечка, говорил Большой, не покрасуется теперь на чемпионате, а Маньуко – столько сил вложил, и все зря, и тут Лало – плохо, без него команда слабее, надо поднапрячься, а то – полный абзац. Не бойся, Лало, все будет путем!
***
Куэльяр вернулся в колледж только после праздников, и странное дело: должен бы, казалось, невзлюбить, забросить футбол (в каком-то смысле все случилось из-за футбола), но нет – стал заядлым спортсменом. А вот учеба его почти не занимала. Он быстро усек (слава Богу – не дурак), что ему незачем пыхтеть над уроками: на экзамены допускали без всяких и с хвостами, и с двойками. И никогда не заваливали. Не сходится с ответом – ладно. Навалял какое-то сочинение – и молодец!
С тобой теперь все нянчатся, говорили мы, ты ни бум-бум про дроби, а пожалуйста – шестнадцать [3]. Он прислуживал на мессе – Куэльяр, читай Катехизис – нес штандарт в процессии – Куэльяр, сотри, дружок, с доски, – пел в хоре – раздай,