Подумать, такой интересный, такой смелый, а девочки у него нет! В чем тут дело? Ребята переглядывались, Лало фыркал, а Фина – чего вы смеетесь, сказали бы наконец – почему. И Большой, покраснев, – да никто и не смеется, откуда ты взяла, просто так. А она – не крути, нас не обманешь, и он – ну кто крутит, кто? зачем придумывать. У него нет девчонки по робости, говорит Чижик. А Пуси – нашли робкого, он рядом с робкими и не стоял. И Чабука – ну так в чем же дело? И тут Лало – Куэльяр просто не может найти себе девушку по душе, ко придет время – найдет. А Японка – враки, он и не ищет, раз па танцах не бывает и никуда не ходит. А Чабука – ист, тут какая-то своя причина?
Они все прекрасно знают, говорил Лало, голову на отсечение, что знают. Знают и делают вид, что не знают. И зачем? А чтобы выпытать, выудить все, что можно. Да по их взглядам, по всем этим хитростям, по голосу и то видно. И Большой – все это мура, ничего они не знают, а спрашивают так, без всякого, им просто жаль, что у него никого нет, они переживают, хотят помочь. Может, и не знают, но в один прекрасный день додумаются, – говорит Чижик, – и тогда пусть он пеняет на себя. Трудно, что ли, повстречаться с какой-нибудь, хотя бы так, для отвода глаз! И Чабука – ага! значит, что-то тут есть! И Маньуко – какое тебе дело, нечего к нему приставать, придет время, наш Куэльяр влюбится, да еще как, а сейчас – молчите, он сюда идет.
День ото дня Куэльяр становился все более подавленным, замкнутым и молчаливым в присутствии девочек. И все более неуправляемым, отчаянным: на дне рождения Пуси взял и выбросил в окно все бенгальские огни, и ока, конечно, разревелась. Маньуко вскипел, кинулся на Фитюльку с кулаками, а тот залепил ему пощечину. Только через неделю их помирили. Прости, Маньуко, даже не знаю, как это у меня вышло. Брось, Фитя, и ты меня прости за то, что я психанул. Бон Пуси стоит, она уже не сердится и к себе приглашает. Однажды он, пьяный вдрызг, пришел на рождественскую мессу; Лало с Большим тащили его в парк на себе, еле выволокли. Отпустите меня, – вопит как резаный, – плевать мне на все, – наизнанку выворачивается, – вот бы сейчас револьвер! Зачем, Фитюля, нас, что ли, пристрелить? – дрыгает ногами. – Да, да! И этого, что сюда плетется, и тебя, и тебя – паф, паф! А в воскресенье ворвался на своем «форде» – жж-иик – прямо на газон ипподрома и давай пугать людей – жж-ж-иик, кто орать от страха, кто прыгнул через барьер, паника страшная! На карнавале все девочки бегали от него врассыпную, как от прокаженного, – чем в них только не кидал: кожурой, гнилыми яблоками, вонючими хлопушками, даже резиновыми шарами с мочой. Перепачкал кого мог – грязью, кухонным мылом, мукой, гуталином. Они ему – псих, свинья, скотина, паразит, крыша поехала… В праздники на «Террасах», в парке, на танцах и в «Lawn Tennis» разгуливал – шпана шпаной, в изжеванном костюме, грязный, нечесаный, в руках пузырьки с эфиром – пики-ти, пики-та, бам-бац! Я ей прямо в глаза – ха-ха-ха, пики-ти, пики-та, – бам! – она ничего не видит. Подставлял палки танцующим, пусть споткнутся, а-а, упали – с приземлением вас, ля-ля! Лез во все драки, и его били, ну а мы, конечно, за него, когда могли. Смотри, Куэльяр, доиграешься, уговаривали, ты плохо кончишь! Совсем дурная слава пошла о нашем Куэльяре, и Чижик – слушай, друг, пора кончать, а Большой – на тебя смотреть радости мало, а Маньуко – девчонки вообще не хотят с тобой знаться, думают, ты – псих, бандит какой-то, ломака. Куэльяр грустно, понимающе – больше этого не будет, самому стыдно, честное слово! А то с вызовом, злобно – ага, бандит, значит, да? Эти пискушки так говорят о нем? Ну а ему – плевать сто раз, он их в гробу видал, он на них положил…
На торжественном выпускном вечере – начальство, два оркестра, «Country Club», – собрался весь класс, кроме Куэльяра. Не дури, – говорим, – ты должен быть с нами, мы тебе найдем какую-нибудь птичку, Пуси уже говорила с Марго, Фина с Илсе, Японочка с Эленой, Чабука с Флорой, да они все помирают заполучить тебя, выбирай любую и приходи с ней. А Куэльяр уперся – на кой шут ему этот дурацкий смокинг, на хрена ему этот вечер, лучше они потом соберутся. Ну ладно, твое дело, только ты сам себе враг. Тогда пусть ждет их в два часа у «Часки». Они проводят девочек и придут – надо же отметить такое событие, а он грустный-прегрустный – надо, само собой…
На следующий год, когда Чижик и Маньуко были уже на первом курсе инженерного факультета, а Лало – на подготовительном медицинского, когда Большой начал работать в фирме «Wiese» [4], когда за Чабукой вместо Лало стал ухаживать Чижик, а за Японочкой вместо Чижика – Лало, в Мирафлорес приехала Тереса Аррарте. Куэльяр, как увидел ее, сразу, за одни, можно сказать, сутки сделался неузнаваемым. Бросил все свои выходки, на улице – в пиджаке, наглаженный, при галстуке, волосы причесаны на манер Элвиса Пресли, ботинки как зеркало. Что с тобой, Фитюль? Не узнать, паинька паинькой! А он расплывается в улыбке – ничего особенного, – водит ногтями по лацкану пиджака, посматривает с фасоном, как раньше, – надо ж и пофорсить. Ишь ты, повеселел, дружище, ну прямо поворот на все сто восемьдесят! Может, неспроста? А он весь сияет – наверно, наверно. Уж не Тересита? А он вот сейчас растает – может, может. Она ему нравится? может, может… Куэльяр снова стал таким, каким все его знали раньше в младших классах. В воскресенье – на мессу (мы не раз видели, как он причащался), а после мессы всегда постоит с девочками нашего квартала, разговаривает живо, весело. Как поживаете? чего нового? погуляем в парке, Тересита, давай посидим на этой скамеечке в тени! По вечерам, когда темнеет, он шел на каток, а там то упадет нарочно, то встанет прыжком, ха-ха, все с шутками, со смехом – иди, иди сюда, Тересита, я тебя научу! А если она упадет? Да не упадет, он будет держать ее за руку! Ну давай, давай,