Орландо, жирный азиат, дошел до ручки. На солнце обгорел так, что вся рожа в волдырях, а вожатые ему только пузырек с каламином сунули. Засохшая розовая корка по всему лицу, рыдает не умолкая, как прокаженный какой. Ну и ночью Джошуа сует ему таблетку Е, в подарок типа. Взбодрить слегка. Орландо, видимо, закинулся с утра, когда мы дальше пошли, потому что в девять он внезапно офонарел – давай с обнимашками лезть, рассказывать всем, какие они красивые, а у самого шары на полвосьмого, и брыкается, как Джон Траволта на конкурсе твиста. Один раз мы его потеряли, пришлось возвращаться – а он носится по полянке и в небеса лыбится. Ястребиное Перо, старший вожатый, прямо озверел.

– Ястребиное Перо? – переспросил я.

Хоппер ухмыльнулся:

– Вожатые велели, чтоб мы друг друга звали по-индейски, хотя почти все там были белые и в контакте с природой примерно как бигмак. Ястребиное Перо – а он такой сильно завернутый христианский мудак – хватает Орландо за шкирку, отводит в сторону, спрашивает, что Орландо сожрал и где взял. А Орландо так заторчал, что хохочет себе и твердит без остановки: «Это просто немножко тайленола. Это просто тайленол».

Я невольно рассмеялся. Хоппер тоже улыбнулся, но веселье его мигом испарилось.

– Вечером все сильно пересрали, – продолжал он, смахнув челку с глаз. – Даже думать не хотелось, что́ Ястребиное Перо учинит Орландо и всем нам, лишь бы узнать, кто приволок Е. И он такой объявляет: если ему никто не стукнет, откуда экстази, мы пожалеем, что на свет родились. Все перетрусили. Никто ни слова не сказал. Но я понимал, что рано или поздно это случится: кто-нибудь Джошуа сдаст. И вдруг тихий голос произносит: «Это я». Мы все оборачиваемся и глазам не верим.

Он замолчал, по-прежнему во власти давнего изумления.

– Александра, – сказал я, поскольку пауза затянулась.

Он серьезно глянул на меня:

– Ага. Сначала Ястребиное Перо тоже не поверил. С нее же пылинки сдували. Но потом она предъявила вторую таблетку, которую как-то умудрилась спереть у Джошуа из ботинка. Сказала, что примет любое наказание, какое Ястребиное Перо сочтет нужным. – Хоппер покачал головой. – Тот с катушек слетел. Схватил ее, уволок из лагеря. Отвел куда-то в глушь неизвестно где и велел ночевать там – в одном спальнике, в полном одиночестве. И утром не разрешил возвращаться в лагерь, пока сам за ней не придет.

– И никто его не осадил? – спросил я. – А другие вожатые?

Он пожал плечами:

– Боялись его. Мы же вдали от цивилизации. Как будто никаких законов не осталось.

Он взял пачку «Мальборо» со стола, выбил себе еще сигарету.

– Плюс Сандре полагалось ставить все палатки и собирать хворост. Нам запретили ей помогать. Если она притормаживала, Ястребиное Перо орал. А она только молча на него смотрела – лицо такое, как будто ее вообще не колышет, как будто она в сто раз сильнее его, и от этого он только больше бесился. В конце концов сдался. Кто-то из вожатых ему сказал, что, мол, он перегибает палку. Семь ночей она спала в одиночестве, потом ее пустили назад в лагерь.

Он улыбнулся – глаза непроницаемые. Тряхнул головой, закурил, выдохнул.

– Как только ее пустили назад, мы все просыпаемся в три часа ночи, потому что Ястребиное Перо так визжит, будто его ножом пырнули. Выбегает из палатки в одних трусах, жирный мудак, лепечет как маленький, кричит, что у него в спальнике гремучая змея. Все сначала решили, что это шутка такая, что ему кошмар приснился. Но одна тетка-вожатая, Четыре Вороны, заходит в палатку, вытаскивает спальник, расстегивает и трясет. А оттуда в натуре выпадает пятифутовая гремучка и чешет через весь лагерь в темноту. Ястребиное Перо белый как простыня, вот-вот обоссытся. Поворачивается и глядит прямо на Сандру. А она на него. Он ни единого слова не сказал, но вот зуб даю – он считал, это она змею подложила. Да мы все так считали.

Он помолчал, рассеянно глядя в никуда.

– После этого он от нас отстал. А Орландо… – Он сглотнул. – Орландо выжил. Солнечный ожог сошел. Орландо перестал плакать. Стал таким героем. – Он шмыгнул носом. – Когда наконец добрались до базы, нам всем полагалось одну ночь провести вместе – держаться за ручки и восторгаться нашими подвигами, хотя, вообще-то, лучше бы поблагодарить бога, что не сдохли. Потому что в этом как бы дело – всю дорогу смерть не исключалась. Как будто караулила за скалами. А Сандра все предотвратила.

Я не видел его лица – он смотрел в пол, завесившись волосами.

– Где-то за час до ужина, – продолжил он, – я выглянул из окна коттеджа, а она забирается в черный внедорожник. Рано уезжала. Я расстроился. Хотел пойти поговорить. Но опоздал. Шофер кинул ее вещи на заднее сиденье, и они укатили. И больше я ее не видел.

Он поднял голову, поглядел на меня с вызовом, но ничего не прибавил.

– И она с тобой не связывалась?

Он потряс головой и сигаретой указал на конверт в моей руке:

– До этого – нет.

– А почему ты думаешь, что это она послала?

– Почерк ее. И обратный адрес – это где… – Он дернул плечом. – Я решил, она мне мозг компостирует. Влез туда вчера – думал, там послание какое или знак. Ничего не нашел.

Я помахал обезьяной:

– А это что значит?

– Впервые вижу. Я же сказал. – Он затушил сигарету.

– И никаких соображений, почему она это прислала?

Он испепелил меня взглядом:

– Я типа надеялся, что соображения есть у тебя. Ты же тут журналист.

Плюшевую игрушку облепила красная грязь – на западе ее полно, в Юте уж точно; возможно, игрушка принадлежала кому-то из ребят в лагере – не исключено, что самому Хопперу. Впрочем, этот в утешение скорее будет таскать с собой потрепанный томик «На дороге».

Однако это полезно – это окно в натуру Александры. Ненадолго она проступила отчетливо, обернулась яростным ангелом возмездия, личностью, которая вполне могла играть музыку так, как Александра ее играла. Непонятно, зачем в день смерти она отправила Хопперу обезьяну – если, конечно, обезьяну отправила она.

Хоппер, похоже, впал в раздражение, развалился на диване, скрестив руки, и поблекшая белая футболка – с надписью «ЗНАМЕНИТОЕ МОРОЖЕНОЕ ГИФФОРДА» – вся вокруг него перекрутилась. Он напоминал мне одного малолетнего автостопщика в Эль-Пасо – на заре мы вдвоем сидели за стойкой в пустующей забегаловке. Разговорились, обменялись историями, он попрощался, уехал на цистерне «Бритиш Петролеум». Я встал, собрался расплатиться и обнаружил, что он слямзил мой бумажник. Никогда не доверяй харизматичным бродягам.

– Может, в ней что-нибудь есть, – сказал я, перевернув обезьяну. Перочинным ножиком взрезал ей спину. Вытащил набивку, пожелтевшую и заскорузлую, пощупал внутри. Ничего.

И тут заметил, что у меня гудит телефон: код 407.

– Алло?

– Можно, пожалуйста, поговорить с мистером Скоттом Макгрэтом?

Женский голос, четкий и мелодичный.

– Это я.

– Это Нора Халлидей. Из гардероба. Я на углу Сорок пятой и Одиннадцатой авеню. Кафе «Помпон». Можете приехать? Надо поговорить.

– Сорок пятая и Одиннадцатая. Через пятнадцать минут буду.

– Хорошо. – И она повесила трубку.

Я потряс головой и встал.

– Это кто был? – спросил Хоппер.

– Гардеробщица. Последняя, кто видел Александру в живых. Вчера чуть не сдала меня в полицию. А сегодня хочет поговорить. Мне пора. Я пока заберу обезьяну.

– Да нет, не стоит. – Опасливо на меня покосившись, он забрал игрушку, сунул в конверт и унес в спальню.

– Спасибо, что уделил мне время! – крикнул я через плечо. – Я позвоню, если что узнаю.

Но Хоппер уже выскользнул следом за мной из квартиры, на ходу влезая в серое пальто.

– Круто, – сказал он. Запер дверь и зашагал по лестнице.

– Ты куда это?

– Сорок пятая и Одиннадцатая. Надо с гардеробщицей потрындеть.

Его шаги эхом разносились в лестничном колодце. Я проклинал себя за то, что проговорился, куда иду. Я всегда работаю один.

Но с другой стороны – и я тоже зашагал по лестнице, – может, разок объединиться с ним и не помешает. Есть квантовая механика, есть теория струн, а есть самый заумный фронтир природы – женщины. И по моему опыту работы в этой тернистой области знаний – я десятилетиями экспериментировал методом проб и ошибок, выкинул на помойку многие годы ложных результатов (Синтия) и постиг, что, как ни прискорбно, никогда не буду ведущим специалистом, останусь одним из множества середнячков, – женщин описывает лишь одна достоверно вычисленная константа: вблизи таких, как Хоппер, айсберги растекаются лужицами.

– Ладно! – заорал я. – Но разговаривать предоставь мне.

13

Кафе «Помпон» оказалось классической забегаловкой, узкой, как железнодорожный вагон.

Нора Халлидей сидела в глубине, под фотопейзажем Манхэттена во всю стену. Низко-низко сползла по сиденью, вытянув тощие ноги. И в кабинке она не просто сидела. Она как будто уплатила за первый и последний месяц аренды, плюс внесла депозит, плюс выложила непомерную сумму за услуги риелтора, подписала договор и в этой кабинке поселилась.

Под боком у нее стояли две гигантские сумищи из магазина «Дуэйн Рид», с другой стороны ее подпирали бумажный пакет из «Цельных продуктов» и большая сумка серой кожи, расстегнутая и раззявленная, точно освежеванная рифовая акула, а внутри виднелось все, что акула сожрала с утра: «Вог», зеленый свитер на вязальных спицах, кроссовка, белые наушники «Эппл», обмотавшие не айпод, а «уокмен». Хорошо, что не граммофон.

Нора не заметила, как мы вошли, потому что, не открывая глаз, бубнила себе