Я вздохнула, пытаясь обуздать бурю, разгулявшуюся внутри. Понять дозорного было сложно, но вполне реально. Отлавливать нарушителей – его работа и обязанность, и то, с каким цинизмом он выполняет её, не должно иметь значения. Более того: как бы я ни отрицала, мы похожи. Нас – жриц – тоже порой обвиняют в бессердечии. Оно и понятно: если будешь сочувствовать всем и каждому, через пару годовых циклов дойдёшь до безумия. Расплавишься и закоптишься, как восковая свечка во мраке. И останется только выжженный фитиль.

– И что же он украл? – я снова попыталась расставить точки над и.

Мой вопрос влетел в стену, расколотился на отзвуки и остался без ответа. Я, как безумец, разговаривала с пустотой. Странные посетители продолжали выяснять отношения, словно меня не было рядом.

– Ты врёшь! – взвизгнул мальчик, пытаясь вырваться из цепкой хватки. – Пусти!

– Покажи-ка свою хартию, малец! – дозорный сдвинул желтоватые брови.

– Нет у меня никакой хартии, я родился здесь! – пленник с вызовом посмотрел на своего мучителя.

– Прекрасно, воришка. Документ?

– Я не воришка! – мальчик пихнул дозорного в живот.

– Ах, так?!

Рассвирепев, дозорный поволок мальчишку за шиворот к двери. Мальчик брыкался, выгибался и визжал, как дерущийся кот. Его поношенные ботинки не по размеру молотили по полу, раскидывая труху. На раскрасневшихся щеках блестели кривые дорожки слёз.

– Постойте! – окликнула я дозорного, едва он выволок упирающегося подростка за дверь. – Что, если я установлю над ним протекцию?

– Забудьте, – бросил он через плечо. – Парнишка – нарушитель, и должен быть наказан по всей строгости Положений.

– Нет! – завизжал мальчишка, выгибая тощее тело дугой. – Ты всё врёшь! Врёшь!

Через десяток секунд сырая темнота погасила вопли и оставила меня в одиночестве. Вокруг сгрудилась тишина, такая густая и совершенная, что, казалось, можно услышать стук сердца, если хорошенько напрячь уши. О произошедшем теперь напоминали лишь грязные разводы в углу помещения, пара капелек крови на полу, да звенящая головная боль. И незнакомая, сосущая тревога под рёбрами.

Я потёрла виски. Вдавила ногти в кожу так, что она сделалась горячей. Только странная тревога никуда не уходила. Забыть пронзительный взгляд мальчонки не получалось. Равно, как не выходило и понять, почему он так врезался в память. Когда я закрывала глаза, я видела его лицо: явно и чётко. Так, словно он опять стоял рядом и протягивал ко мне руки. И даже звуки, срывающиеся с его обветренных губ, чётко доносились до слуха. Как граммофонная запись, повторяющаяся снова и снова. Одно-единственное слово, пронзающее сердце и выворачивающее наизнанку душу. Слово, которое я мечтала услышать последние двенадцать годовых циклов.

Мама.

Я смахнула выступившие слёзы. По пальцу растянулся чёрный развод сурьмы. Хватит! Я здесь не для того, чтобы раскисать и предаваться болезненным думам! Люди со всего Девятого Холма приходят ко мне, чтобы получить помощь и исцеление. Если я не смогу быть сильной, я не оправдаю их надежд!

К моему облегчению, Ленор в коридоре не оказалось. Должно быть, досмотрев представление, она побежала на рынок обмусоливать с торговками свежие сплетни. И я не сомневалась, что стану героиней её сегодняшних историй.

В кабинете меня ждал Шири с двумя кружками отвара и листом вызовов. Судя по выражению его лица и расправленным крылышкам, я оказалась права в своих мрачных ожиданиях.

– Шестнадцать, – сообщил он угрюмо.

– Треклятые Разрушители! – простонала я, забирая заветную бумажку. Сразу оценила географию адресов: хуже и не бывает! – От самого края рабочего квартала до района Храма Вершителей! И когда уже закончатся эти простуды и лёгочные?!

– Никогда, – Шири вальяжно хлопнул меня по плечу. – Даже когда мы с вами уйдём к Покровителям, простуды и лёгочные останутся на этой земле. Увы и ах.

– Тебе-то хорошо рассуждать. Тебе не ходить по адресам…

Впрочем, я оказалась неправа. Простудами и лёгочными дело не ограничивалось. В графе «Повод для вызова жрицы» красовались совершенно удивительные причины.

– Всё болит, – карикатурным басом зачитал Шири, словно прочувствовав мои мысли. – Нога не идёт. Рваное дыхание. Зудят коленки. Посмотрите-посмотрите, госпожа Альтеррони!

– Запор, – прочитала я в конце списка. – Тридцать восемь годовых циклов. Тоже мне, повод. Мог бы и сам до амбулатории добраться.

– Видимо, у него тоже нога не идёт, – мрачно констатировал Шири.

Тучи за окном растянулись до самого горизонта. Небо походило на огромный холст, небрежно вымазанный серой краской. Дождь разыгрался не на шутку. Сплошные потоки воды копьями летели вниз, сравнивая небо с землёй. Капли врезались в подоконник, крошась на мириады брызг. Мир преломлялся в каждой, переворачиваясь с ног на голову.

И я тоже хотела, чтобы мой мир перевернулся.

***

Я вышла из амбулатории в два часа дня, с чемоданчиком в одной руке и зонтом – в другой. Ливень поутих, превратившись в ленивый дождик, но это не давало повода разгуливать без прикрытия.

Влага, сгустившаяся в воздухе, пропитала платье, едва я сошла с крыльца. Треклятые Разрушители, как всегда забыла взять с собой плащ! С моей-то предусмотрительностью – неудивительно. Почтение Покровителям за то, что хоть зонт дома не оставила.

Я ненавижу прогулки по отсыревшим улицам почти так же, как ненавижу субботы. В такие моменты всегда вспоминается, что мой муж держит двух прекрасных меринов и заботится о них, как о родных детях. Тем не менее, я всегда ходила по адресам пешком и возвращалась домой на общественной повозке. Ведь, если верить моему мужу, его мерины созданы для спортивной езды по лужайке возле дома, а не для скачек по ухабистым улочкам Девятого Холма.

Лужи на Центральном Проспекте лежали сплошняком, перемежаясь с островками густой грязи. Пара километров напролом – и вода захлюпала в туфлях. Чулки пропитались насквозь, да так, что водяные пятна поднялись над окантовкой обуви. С раздражением я отрывала ноги от мостовой, каждый раз опасаясь, что подошва останется в придорожной луже. Воздух вокруг пах свежестью, мокрой пылью и скошенной травой. В обычной ситуации – самый прекрасный запах из существующих. Но не сегодня. Когда на плечи сваливаются проблемы, даже любимое блюдо кажется бумагой.

Гребни крыш, торчащие из вороха отмытой листвы, походили на разрушенные зубы в воспалённых дёснах. Мансарды тонули в сероватом тумане, оставляя после себя размытые силуэты. Я тащилась вдоль парковой зоны, стараясь найти в себе силы не сесть в лужу и не зареветь, как младенец. «Давай же, Сирилла, – звенел в голове голос покойной матушки. – Не позорь наш клан! У нас нет слабых женщин. Бери пример со своей сестры!» «Ты ещё будешь гордиться мной, мама!» – пообещала я мысленно, и призрак прошлого растаял вместе с одиноким лучом, что на мгновение прорвал завесу туч.

Ветер то и дело налетал порывами, пытаясь раскачать и сбить с ног. Я старалась съёжиться посильнее, чтобы устоять и сохранить уходящее тепло. Капли барабанили по листьям над моей головой, гнули их резные края и, срываясь,