На следующий день мне везде мерещится Хлопушка. Мы учимся в разных частях школы, но пьяница-мутант связывает нас — я вплел себя в ее косу.
После занятий, на крыльце школы, я все выкладываю Торе. Она кивает и, заправив прядь за ухо, как ни в чем не бывало интересуется:
— На какую специальность?
— Не знаю.
— Я могу попросить учителей, чтобы с тобой позанимались. Определяйся скорее.
— А как же ты?
Я вцепляюсь в лямки рюкзака. Топчусь, как дурень. Шмыгаю носом — хронический насморк.
Да кого я обманываю.
Хроническое одевчачивание. Сопли розовые, только и всего.
— Мало ли, вдруг и я куда-то уеду.
Весь вечер я стараюсь стереть из мыслей ответ Торы. Предки, ужин, уроки — отдаляются от меня, расслаиваются прокисшим молоком. Что со мной не так?
Или… что с ними не так?
* * *Теперь мы с Торой не говорим о переезде. Мы молчим о нем, как молчат люди о страшной опухоли. Ощущаем ее и боимся. И все же мы не унываем. Тора часто играет на скрипке, поет мне свои песни — волшебные, удивительные, — и дрожит, краснеет, невпопад смеется, будто они способны нас разлучить. А впрочем, так и есть. Пишет Тора чаще всего о расставании.
Когда она играет на скрипке, ее лицо меняется до неузнаваемости: глаза наполняются уверенностью, решимостью. Тора тонет в музыке, отдаляется от меня с каждой нотой, и я ничего не могу с этим поделать.
Мы встречаем последние школьные каникулы, навещаем Ворона, обводим наши отпечатки и Облако, объедаемся пирогом с яблоками и жареными орехами. Отбиваемся с Воробьем от Пашки. Плетем косички. И всегда, прощаясь, смотрим друг на друга долго-долго, чтобы запомнить лица на случай апокалипсиса.
Тора не признается, кем мечтает стать. Еще одна запретная тема. Еще одна опухоль.
В июне Пашка все же нас достает. Мы сталкиваемся с ним у моря, чуть поодаль от поселка. Тора обожает гулять здесь вечером — нам нечасто удается побыть наедине. С нами постоянно дома́. Вдыхая соленый воздух и стискивая мини-ладонь мини-девочки, я начинаю понимать язык моря. Оно любит затворничество. Слышит миллионы голосов и мечтает оглохнуть.
Солнце приближается к горизонту. Я сую руки в карманы. У меня завалялась горстка орехов, и мы с удовольствием их уминаем.
— Приятного аппетита, — желает кто-то.
Мы оглядываемся. Пашка. Естественно, Пашка. Мокрый, в плавках — он только-только из моря. Странно, что мы его не заметили. На песке валяется доска.
Пашка уже год занимается серфингом. До него в нашем поселке о подобном и не слыхали — а тут на тебе. Я бы тоже попробовал, но предки ни за что мне не позволят.
— Как жизнь? — Пашка цокает, да так громко, что язык вот-вот отвалится.
Тора хватает мой локоть. Паникует — сегодня мы беззащитны.
— Сыграем в прятки? Поностальгируем, а? Только мне надоело… Надоело искать вас.
Он расправляет плечи — солдат недоделанный. Ухмыляется — мы на его территории.
— Прячемся по правилам: от нашей улицы до вашего любимого холма.
— А если мы не согласны? — сглатываю я.
— Вчера, когда вы ворковали в гостях у Ворона, — так вы его называете, да? — я все записал. Все-все записал на диктофон. И как вы общаетесь со стеной, чтобы воображаемый друг не плакал. Какое горе, у него отвалилась оконная рама! Я включу эту запись вашим родителям. Интересно, как они отреагируют?
Тора сжимает кулаки и, не сводя с Пашки взгляда, цедит:
— Откажись, Захар.
Но я не могу. Ее предки не шарахаются от нашего «не так». Мои — борются до сих пор и в особо тяжелых случаях пихают мне в глотку пилюли.
— Нет, давай сыграем. Почему бы и нет?
Мы же нормальные.
— Ладно, — неожиданно быстро уступает Тора. — Кто считает?
На лице Пашки змеится усмешка. Его светлые волосы торчат, как бы он их ни прилизывал. Под губой — ссадина — очередной подарок от Ворона.
— Ты. — Он толкает меня в грудь. — А мы с твоей подругой спрячемся. Спорим, не найдешь?
Я кошусь на Тору, и она отдает мне орехи.
— Потом доедим.
— Может, будешь считать? — предлагаю я.
— Да не боись, не обижу я ее. Это ведь просто прятки. — Пашка подходит ко мне вплотную. — Считай до ста.
Я отворачиваюсь к морю. Сегодня шторм. Из-за ветра я не слышу шагов, но всем телом чувствую, что мой враг уводит Хлопушку подальше от меня.
Раз.
Два.
Три.
Море интроверт. Оно не любит людей, а мы его имеем с утра до вечера. Миллионы подстилок облепливают пляжи, миллионы тел купаются в пене, миллионы трупов покоятся на дне.
Шестнадцать.
Семнадцать.
Восемнадцать.
Я бы не хотел быть морем. А впрочем, разницы — никакой.
Тридцать.
Сорок.
Пятьдесят.
Если вылить в море канистру молока, оно не перекрасится в белый. Если добавить пятьдесят литров крови, оно не покраснеет. У моря нет отпечатков пальцев. Оно умеет прятать трупы — его не арестуют.
Шестьдесят.
Семьдесят.
Восемьдесят.
Ты заболело, море. С тобой что-то не так. Запишись к врачу, тебе нужно удалить фантазию.
Я не досчитываю до ста. Убеждаю себя, что Пашка не утащил бы Тору в воду. Он псих, но проблем себе не ищет. Нет, он бы не утопил Хлопушку.
Я несусь в поселок. У меня есть преимущество — дома́. Я мысленно обращаюсь к ним.
Где они?
Громче всех визжит мой родной Воробей:
— К лесу! Они пошли к лесу!
Я пересекаю улицу, мчусь мимо покосившихся хижин и взбираюсь на холм. Ворон возвышается надо мной покореженным скелетом. Сердце барабанит по ребрам. Профессиональный боксер, не иначе.
Я спрашиваю у дома:
— Где?
А он отвечает:
— В лесу.
Дурак.
Идиот.
Псих.
Зачем, зачем я клюнул на байки о камере? Что, если Пашка обидит Тору? Побьет? Отомстит за наши встречи?
Кусты впиваются в голени колючками, деревья изгибаются лабиринтами, лес недовольно шуршит. Он не желает меня принимать.
Зато этого ублюдка принял.
Я выбегаю на поляну, заросшую травой по колено. Солнце ныряет за горизонт. Фантазия тщательно прорисовывает тысячи вариантов, где побеждает он.
Успокоиться и найти их, пока не стемнело, — ничего сложного.
Абсолютно.
Абсолютно.
Абсолютно.
Абсол…
Треск веток режет слух. Я карабкаюсь по нему, как по спасательному канату. Тени пляшут передо мной, столбы деревьев подозрительно напоминают монстров с картин психиатра.
Я стараюсь двигаться тихо. Нет. Их нигде нет.
Кажется, я окончательно свихнулся. Самое время навестить доктора.
Или…
Я натыкаюсь на них возле вековой сосны и прячусь за дуб. Они не видят меня, шепчутся. Ни черта не слышно. Пашка держит Тору за локоть и морщится.
Зря я боялся. Мой враг не таскает Хлопушку за волосы, не толкает ее и не бьет коленом в живот, не угрожает ножом и не заламывает руки. Я все это себе придумал. Пора мне удалить фантазию.
Я напрягаю слух.
— Обещай, — чеканит Тора.
Пашка склоняется над ней, высокий, как фонарный столб, ухмыляется.
— Договор.
— Обещай!
— Обещаю.
Я выхожу из-за дуба. Они вздрагивают и с ужасом пялятся на меня. Парочка. Голубки облезшие. Как же бесит!
— Что вы здесь делаете? — хмурюсь я, и за