После встречи с Гонсало Альварадо острые углы в отношениях с мамой значительно сгладились, однако наши пути уже никогда не могли пойти в одном направлении. Долорес шила порой для соседок, пуская в ход обрезки тканей, принесенные от доньи Мануэлы, но чаще всего сидела без работы. Мой мир, напротив, стал теперь совершенно другим: в нем не осталось места ни выкройкам, ни лоскутам, — и от той юной модистки, какой я была совсем недавно, тоже почти ничего не осталось.
Наш отъезд в Марокко задержался на несколько месяцев. Все это время мы с Рамиро жили полной жизнью, ходили повсюду, веселились, курили, занимались любовью и танцевали до рассвета кариоку. Политическая обстановка между тем продолжала накаляться, забастовки, протесты рабочих и беспорядки на улицах стали привычным делом. В феврале на выборах победила коалиция левых Народный фронт, и Фаланга в ответ стала еще агрессивнее. Пистолеты и кулаки пришли на смену словам в политических спорах, и накал в обществе достиг своего предела. Однако мы оставались далеки от всего этого, потому что совсем скоро у нас должна была начаться новая жизнь.
5
Мы покинули Мадрид в конце марта 1936 года. Однажды утром я вышла купить чулки и по возвращении обнаружила в доме полный беспорядок — Рамиро собирал вещи, окруженный чемоданами и дорожными сумками.
— Мы уезжаем. Прямо сегодня.
— Нам пришел ответ из Аргентины? — с замиранием сердца спросила я.
Рамиро ответил, не глядя на меня и не переставая торопливо снимать с вешалок в шкафу рубашки и брюки:
— Пока нет, но я узнал, что они со всей серьезностью рассматривают наше предложение. Так что, думаю, сейчас самое время действовать.
— А как же твоя работа?
— Я уволился. Только что. Я уже давно был сыт по горло этой работой, и они знали, что я скоро уйду. Короче говоря, все, прощай, «Испано-Оливетти»! Нас ждет новая жизнь, любовь моя; смелым помогает судьба, так что собирайся, пора ехать.
Я не ответила, и мое молчание заставило его оторваться от лихорадочных сборов. Рамиро остановился, посмотрел на меня и улыбнулся, заметив мое смятение. Он подошел, обнял меня за талию и одним поцелуем рассеял все мои страхи, вселив такую энергию, что я готова была лететь в Марокко как птица, расправив крылья.
Мы уезжали в большой спешке, и я едва успела попрощаться с мамой: быстрые объятия почти на пороге и торопливые заверения:
— Не переживай, я обязательно напишу.
Я была рада, что у меня нет времени для длительного прощания: такое расставание слишком болезненно. Сбегая по лестнице, я даже не обернулась: знала, что мама, несмотря на суровую сдержанность, не могла сдержать слез, но мне было бы невыносимо видеть в тот момент, как она плачет. Я не отдавала себе отчета в происходящем, и у меня было ощущение, что мы расстаемся ненадолго, словно Африка находилась совсем рядом и можно вернуться в любой момент.
Мы прибыли в порт Танжера ветреным днем ранней весны. Далеко позади остался серый и хмурый Мадрид, а перед нами лежал незнакомый и ослепительный, полный красок и контрастов город, где смуглые марокканцы в джеллабах и тюрбанах перемежались с европейцами, прочно обосновавшимися здесь или недавно приехавшими, бегущими куда-то от своего прошлого с наспех собранными чемоданами и неясными надеждами. Танжер, со своим морем, дюжиной флагов разных государств и буйной зеленью пальм и эвкалиптов; с мавританскими улочками и современными проспектами, по которым разъезжали роскошные автомобили с буквами CD: corps diplomatique[2]. Танжер, где минареты мечетей и запахи специй мирно сосуществовали с консульствами, банками, развязными иностранками в кабриолетах, ароматами светлого табака и беспошлинных парижских духов. На портовой набережной навесы колыхались под порывами морского ветра, и вдалеке можно было разглядеть мыс Малабата и побережье Испании. Европейцы, в легкой светлой одежде, темных очках и мягких шляпах, потягивали аперитив и листали газеты на разных языках, закинув ногу на ногу с ленивой беззаботностью. Одни из них занимались бизнесом, другие служили в администрации, большинство же предавались праздной и демонстративно-беспечной жизни, и царившая вокруг атмосфера вызывала неясное чувство, что на этой сцене должно что-то произойти — нечто такое, о чем никто еще даже не догадывался.
В ожидании новостей от курсов Питмана мы поселились в гостинице «Континенталь» с видом на порт и рядом со Старым городом. Рамиро отправил аргентинцам телеграмму, сообщая наш новый адрес, и я ежедневно справлялась у портье насчет письма, которое должно было возвестить о начале нашей новой жизни. После его получения мы собирались решить — остаться ли в Танжере или обосноваться в испанском протекторате. Тем временем, пока судьбоносное письмо не спешило к нам через Атлантику, мы стали осваиваться в городе среди себе подобных — людей с неясным прошлым и непредсказуемым будущим, готовых неутомимо, душой и телом, предаваться развлечениям — болтать, пить, танцевать, ходить на спектакли в театр «Сервантес» и играть в карты в полном безрассудстве, не задумываясь о завтрашнем дне. Мы, как и все эти люди, не имели ни малейшего понятия о том, куда нас забросит судьба и что ждет впереди — успех или полный крах.
Нас целиком захватил водоворот этой жизни, в которой было все, что угодно, кроме покоя. Были часы неистовой любви в номере «Континенталя», где белые занавески колыхались от дуновения морского бриза; всепоглощающая страсть под монотонный аккомпанемент крутящегося вентилятора и нашего прерывистого дыхания; соленый пот, катящийся по коже, и смятые простыни, падающие с кровати на пол. Были бесчисленные развлечения, не дававшие нам сидеть дома ни днем, ни ночью. Сначала мы проводили время только вдвоем, поскольку еще не обзавелись знакомыми. Порой, когда восточный ветер дул не слишком сильно, мы ходили на пляж у Дипломатического леса, а по вечерам гуляли по недавно проложенному бульвару Пастера, смотрели американские фильмы в кинотеатрах «Флорида Курсааль» и «Капитоль» или сидели в каком-нибудь кафе в Пти-Сокко — бурлящем центре города, где европейское и арабское переплетались с необыкновенной изящностью и гармоничностью.
Однако наша изолированность продолжалась всего несколько недель: город Танжер невелик, Рамиро легко сходился с людьми, а все в то время, казалось, горели жаждой общения. Очень скоро мы стали со многими здороваться, заводить знакомства и присоединяться к компаниям везде, где бывали. Мы обедали и ужинали в ресторанах «Бретань», «Рома-Парк» и «Брассери-де-ла-Плаж», а по вечерам отправлялись в «Бар Руссо», «Чатем» или «Ле-Детруа» на площади Франции, посещали «Сентраль», замечательный венгерскими танцовщицами, или мюзик-холл «М’Саллах», собиравший в своем огромном стеклянном зале множество людей