Эта книга опирается на мой жизненный опыт, потому что другого опыта у меня нет, и, разумеется, я не могу запретить немногим читателям из числа близких и далеких знакомых выискивать в персонажах романа черты реальных людей, но должна заметить, что подобные изыскания не имеют ничего общего с авторским замыслом. Эта книга – не автобиография, а нечто прямо противоположное. Она – попытка вышить по известной канве характера и пристрастий иной возможный рисунок судьбы, задействовать резервные, сигнальные пути и посмотреть, что же получится. Все совпадения с реальными обстоятельствами моей жизни заведомо второстепенны, значение имеют только различия.
Впрочем, довольно оправдываться, объясняться и забегать вперед. История завершена и должна говорить с читателем сама подобно византийской мозаике или хрупким и многословным витражам Сан-Шапели.
Затакт
Город стоял на песках и был зыбок. Когда-то на этом месте плескалось древнее безымянное море, и нынешнее перешептывание песков казалось бледным отзвуком доисторического прибоя. Ветер и время размывали нестрогие очертания холмов. Город был молод и некрасив, пески придавали ему значительность. Серые бетонные коробки, обрамленные золотистой пылью, выглядели руинами древней цивилизации. Терриконы [5] на горизонте были величественны, как пирамиды. Город был молод, но казался вечным. Безбрежной далью колыхалось над ним белесое от жары небо. Город был неспокоен, ограничен, провинциален. Южен, многолюден, говорлив. Зачатый в лоне немецкого химического концерна конца девятнадцатого столетия, взращенный ударными темпами послевоенной индустриализации, он вырос посреди Дикой Степи на радость мировому потребителю анилиновых красителей. Город был – Вавилон, с поправкой на время, место и отсутствие обязательной башни. Пески вокруг – пустынны, безвидны, безлюдны. Неодушевленная, безгласная материя, перетерпевшая, перемоловшая миллионолетия в мелкую однородную зыбь.
Исподволь, поодиночке, на свой страх и риск в пески десантировались неприхотливые быстрые сорняки и постепенно замедляли бесконечное колыхание-перетекание. Длинные жесткие корни сплетались под землей в крепкую рыбацкую сеть. Текучая земная стихия медленно и лениво оседала в тенетах. Корни росли все глубже и гуще – растения тянулись к животворящим водоносным глубинам. Неудачники засыхали, удобряя своими останками голый голодный песок. Формировалась почва – легкий невесомый коричневатый налет на серо-желтых валах. Древняя стихия покорялась жизнеутверждающей наглости зеленых выскочек. Пески отступали, превращаясь в свалки и пустыри. Город становился похож на прочие города, но что-то зыбкое, тревожное, неуловимое продолжало висеть над ним невидимой, но осязаемой пеленой. Прах? Пыль? Пески засыпали, чтобы проснуться в следующем столетии или миллионолетии. Для мертвой стихии время не значило почти ничего. Только живое нетерпеливо. Город назывался Край.
Внутри городского автовокзала медленно сохли в кадках четыре высокие пальмы, изредка роняя откуда-то сверху острозаточенные лопасти лакированных листьев. Здесь было тихо и жарко, как в старом пустом аквариуме, оставленном на солнцепеке. Дважды в день громкоговоритель зачарованным женским голосом будил немногих разомлевших от духоты пассажиров: «…автобус на Счастье [6] отправляется со второй платформы… Повторяю… Автобус на Счастье…»
«…Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастроф…»
Владимир Высоцкий
Построить дом, посадить дерево,
вырастить сына…
Народная мудрость.
Часть первая
«Дом»
Любая ересь – это вывеска изгнанничества. Поскреби любую ересь, и увидишь проказу. Любая борьба с ересью предполагает именно эту цель: заставить прокаженных оставаться прокаженными. А с прокаженных что ты будешь спрашивать? Разъяснения тринитарного догмата? Научного обоснования евхаристии? Хочешь, чтоб они тебе доподлинно объяснили, что верно, а что ошибочно? Ох, Адсон, Адсон. Это игры для таких, как мы, для ученых. У простецов свои проблемы. И примечательно, что решают их они всегда неправильно. Так и попадают в еретики».
«Да, но зачем ученые их поддерживают?»
«Затем, что используют в своих играх, которых очень мало общего имеют с верой и чрезвычайно много общего – с захватом власти».
Умберто. Эко «Имя розы».
Париж. Март 2014. Первое письмо
…Ездила в гости к коллеге родом из Лангедока. Пытаюсь представить, каково это: расти в доме, построенном четыреста лет назад, играть под деревом, которое посадил твой прапрадед. Иметь корни, уходящие вглубь, в века… Не получается. Под стенами Безье неизбежно вспоминается: «Убивайте всех, Господь распознает своих» [7]. Кажется, к этому workflow [8] рано или поздно естественным образом приходит всякий, ввязавшийся в борьбу с инакомыслием. Хотя и катары тоже были не ангелы, конечно, но именно удачной формулировке папского легата «посчастливилось» войти в историю.
Глаза у Филиппа потемнели, и он начал гневно рассказывать о грубости и жестокости парижан, разоривших и заливших кровью благословенный край. Для меня все это была «только история», для него и сейчас, восемьсот лет спустя, рана братоубийства еще кровоточила.
…Моя работа похожа на собирание мозаики. Каждый отдельный кусочек смальты почти ничего не значит, но, собранные в нужном порядке, они ложатся на стены собора сценами Страшного суда и райских блаженств, наполняют статичный, немного тяжеловесный рисунок движением света и текучим золотым переливом.
Конечно, результаты моего труда на экране монитора выглядят не так впечатляюще – квадратики и прямоугольники с непонятными аббревиатурами, беспорядочная россыпь стрелочек, соединяющая геометрические фигуры в произвольном порядке… Но поверь, для знающего взгляда в этой схеме заключено не меньше очарования и сложности, чем в византийских панно Торчелло. Впрочем, этот образ сколь прекрасен, столь и неточен. Но все-таки оставлю его тут. Не ради системной биологии, но ради сладостных и золотистых венецианских воспоминаний.
Попробую зайти с другого конца.
Представь себе город, населенный людьми. Не мегаполис, нет, небольшой европейский городок, где все друг с другом знакомы буквально через пару рукопожатий. Пусть это будет живая клетка. В городе есть управляющий центр – мэрия, городской совет, определяющий, как жить горожанам. Здесь ближайшим (хотя и не очень точным) аналогом будет клеточное ядро, содержащее бо́льшую часть генетической информации, определяющей строение и образ жизни клетки. Город этот похож на другие города – везде одни и те же булочные, соборы, рыночная площадь – так и живые клетки имеют общий план строения: плазматическая мембрана – «городская стена», органеллы – «мастерские», внутриклеточный скелет и система транспорта – хитрое переплетение микротрубочек, похожее на путаницу узеньких старинных улочек. Все это очень приблизительно, ты понимаешь. Но при общем сходстве строения у каждой клетки и каждого городка есть какая-то «фишка» – достопримечательность или ремесло, отличающие его от других. Ученые используют для описания этой особости умное слово «специализация».
Город существует в окружении других городов и должен