– Как же, отдадут такое, да еще совсем невыношенное. Да и размер тридцать четыре. Сейчас такого ни у кого и нет.
И правда, все мутируют, нормальный женский размер сейчас ближе к сороковому.
– Нет, что-то тут не так, – продолжала свои логические этюды моя любознательная дочь. – Ну не нравится мне эта тихушница. И ничего мы про нее не знаем. Глупо радоваться тому, что она помалкивает. А что у нее в голове? Это настораживает.
– Отстань, – отмахнулась я и посоветовала ей заняться делом.
А в апреле Вероника мне позвонила и еще более тихим, чем обычно, голосом, извинилась – прийти она не может, так как свалила ее тяжелая двусторонняя пневмония. Видимо, после слишком раннего мытья чьих-то окон. Я ее заверила, что переживать нечего, пусть спокойно лечится и поправляется. Она закашлялась и, помолчав, спросила: не могли бы мы встретиться, чтобы ей получить зарплату. Обычно я платила ей в конце рабочего месяца. Я ответила: конечно, о чем разговор. И категорически возразила против встречи где-нибудь на полпути, как предложила она. При ее-то диагнозе и самочувствии! Я предложила ей завезти деньги, тем более что сегодня собиралась двигаться в том же направлении. Она помолчала и со вздохом согласилась. Я записала адрес. На мою радость, на плите стояла целая кастрюля куриного бульона, сваренного час назад. Я налила бульон в двухлитровую банку и положила туда половину курицы, по дороге купила гранаты и мандарины. Через сорок минут я стояла у ее порога. Она открыла мне дверь – бледная, с чернотой под глазами, с испариной на лбу, в длинной ночной сорочке, держась рукой за дверной косяк. На мои гостинцы среагировала с большим смущением:
– Господи, что вы, разве нужно все это было! Вы и так мне сделали такое одолжение.
– Ерунда, – отрезала я, – и не благодарите. С каждым может случиться. Может, в аптеку сходить?
Она села на кровать.
– Извините, кружится голова. Нет, спасибо, лекарства все есть.
– А бульон? Давайте я разогрею бульон, – предложила я.
Она покраснела и кивнула.
Я пошла на кухню, достала кастрюлю и стала разогревать бульон. Пока шел процесс, я села на табуретку и огляделась. Квартира была явно съемная, нищая и убогая. Правда, было очень чисто. В съемных квартирах, как правило, есть какая-то жалкая и тревожная безликость – ни фотографий, ни каких-либо элементов уюта – статуэток, картинок, цветов в горшках.
Все как бы напоминает о том, что здесь поселились временно, не навсегда. Я налила бульон в чашку – так удобнее пить – и положила на тарелку вареную куриную ногу. Вероника полусидела на кровати и очень смущалась.
– Ну, теперь вы за мной ухаживаете, – лепетала она.
– Ничего страшного, – ободрила ее я. Она с жадностью выпила бульон – было видно, что голодна. Я оставила на журнальном столике деньги и уже собралась уходить, но тут вспомнила про гранаты. Я пошла на кухню и стала их чистить, складывая зерна в литровую банку. Потом ложкой будет есть – вряд ли у нее есть силы почистить их самой. Из комнаты она опять извинилась, что, дескать, зря я это затеяла, и так столько времени потеряла.
– Расслабьтесь, – посоветовала я. – Вам вредно беспокоиться. Сейчас все сделаю и пойду, а вам хорошо бы поспать.
Когда спустя полчаса я зашла в комнату, Вероника уже спала – бледная, с почти бескровными губами и влажными, прилипшими ко лбу волосами – ну просто птичка божья. Я поставила банку с гранатовыми зернами на убогую колченогую табуретку возле ее кровати и собралась уходить. Тут Вероника открыла глаза.
– Я пойду, – шепнула я, – а вы спите, спите.
– Не хочется, выспалась уже, – улыбнулась она. – Посидите еще чуть-чуть, если вы не спешите.
Я кивнула и опустилась в старое, потертое кресло – такие обычно стоят в коридорах районных поликлиник. Мы обе молчали. На древнем полированном секретере стояла фотография ребенка, мальчика, в дорогой, красивой рамке, совсем не вписывающейся в убогость обстановки.
– Сын? – спросила я.
Она кивнула.
– В школе сейчас? – Не то что мне было очень интересно, просто сложно было сидеть и молчать. Она молчала и смотрела в одну точку.
– Не знаю, – сказала она тихо, – не знаю, в школе сейчас или еще где-либо. Он живет отдельно от меня.
– С вашей мамой? – догадалась я.
– Нет, – она мотнула головой, – он живет со своим отцом. Моим бывшим мужем.
И мы опять неловко замолчали. Я поняла, что тут совсем все непросто, и выключила свое любопытство. Но она продолжила сама:
– У меня были муж, сын, было все, даже больше, чем человеку нужно. Муж был богат, были дом, машина, прислуга. Да, и прислуга, и кухарка, и садовник, и шофер. Вы удивлены? И еще сын. Теперь, как видите, нет ничего, кроме этой съемной квартиры. Но я счастлива. Ну, вы понимаете, что я имею в виду.
Я кивнула. Она стала сильно кашлять и с трудом приподнялась на подушках. Я принесла из кухни воды.
– Я пойду, Вероника. К чему вам сейчас нервничать, – осторожно сказала я.
С какой-то немыслимой тоской в глазах она посмотрела на меня:
– Очень задерживаю вас, да?
– Да нет, просто вам так будет лучше, – предположила я.
Она покачала головой, и я покорно опустилась в кресло.
Откашлявшись, она продолжала:
– Я окончила балетное училище, потом была травма колена, так, небольшая, но из классического балета пришлось уйти – было трудно. Правда, и на приму я никогда не тянула. А вот в танцы взяли. – И она назвала самый известный танцевальный коллектив. – В общем, там все сложилось – и гастроли, и деньги, и поклонники. За одного из них я вышла замуж. Он уже тогда набирал значительные обороты, хотя богат еще не был. – Она оперлась на руки и подалась чуть вперед. – Откройте дверцу – там альбом.
Я послушно встала и подошла к секретеру. Там действительно лежал большой кожаный и тяжелый альбом.
– Открывайте, не стесняйтесь, – сказала она.
Я открыла альбом. На блестящих, глянцевых, ярких фотографиях развернулась во всей красе явно небедная жизнь. Загородный особняк, ухоженные лужайки с фонтанчиками, роскошное внутреннее убранство дома, сверкающий лак шикарного авто. Но главное не это. А главное – сама Вероника, узнаваемая с невероятным трудом – молодая, тоненькая, прекрасная, ухоженная до блеска, в потрясающей шубе до пят, с гладкой «балетной» головкой и искусным макияжем. Абсолютная красавица! От серой мышки нет и следа! На некоторых фотографиях был и ее ребенок, хорошенький, кудрявый мальчик, и солидный, лысоватый мужчина, скорее всего муж, от которого за версту пахло большими деньгами. Я закрыла альбом и посмотрела на Веронику. Видимо, в моих глазах она увидела и жалость, и сочувствие. Кроме любопытства, конечно.
– Не думайте меня