Хелена остановилась и улыбнулась.
Георг Бахмайер, гость из Мюнхена, как и обычно, занял беседку поблизости.
Она повернулась к нему.
– В этом же и смысл упражнения, господин Бахмайер! – весело ответила она и еще раз покружилась.
– Тогда кружитесь! Я с удовольствием вас поймаю! – Он подмигнул ей.
За несколько недель пребывания здесь Хелена привыкла к необычному образу жизни в санатории и относительно свободному общению мужчин и женщин. Солнце пробуждало жизненные силы и ощущения, и никто не препятствовал флирту между гостями. Это, очевидно, было связано с тем, что за публика преимущественно здесь отдыхала – писатели, музыканты, художники, поэты и мыслители, то есть элита из сферы искусства и культуры. Складывалось впечатление, что это место для свиданий. Как и Хелена, многие из них боролись с потрепанной нервной системой, и ей удалось найти нескольких товарищей по несчастью. Дома ее болезнь воспринималась как тягостный недуг, никто из родных ее не понимал. Диагноз неврастения, который был ей поставлен, и различные симптомы, от беспокойства до глубокой меланхолии, были, по мнению Хелены, неудачной попыткой объяснить, что с ней происходит. Больным, как ей объяснили, тяжело «найти баланс между производством и использованием нервной энергии». Ну, можно и так выразиться.
– Как вы смотрите на то, мадам, чтобы нам вместе отправиться в Торболе? – Георг Бахмайер продолжал разговор, хотя Хелена и дальше занималась своими дыхательными упражнениями. Ему пришлось некоторое время ждать ее ответ.
– Вы же знаете, что я больше всего люблю проводить время у мольберта, господин Бахмайер, – ответила она. – После поездок мне не по себе.
– Вы заблуждаетесь, мадам! Там останавливался в 1786 году великий Иоганн Вольфганг фон Гёте. Для вас, как для художницы, атмосфера древности, должно быть, так же живительна, как и для него!
Хелене нравился этот гость из Мюнхена, но она догадывалась, к чему может привести ее слабость перед его натиском относительно совместного времяпрепровождения. Георг Бахмайер находился в Риве всего лишь несколько дней и всячески пытался сблизиться с ней. Его интерес нравился ей, однако заводить роман Хелена была не намерена. Поскольку сама она еще мало где была в окрестностях, ей, разумеется, хотелось отправиться в Торболе, но прежде всего нужно было навести порядок в своей жизни, и для этого ей нужны были покой и дистанция, а отнюдь не любовник.
– Знаете ли, господин тайный советник Гёте выражал свои впечатления словами. Для живописи необходимы другие импульсы, – заметила Хелена, которую уже начал напрягать разговор.
Пока она вновь обретет силы, пройдет еще какое-то время.
– Па-па-па-п-п, – отреагировал на ее возражение Бахмайер. – Искусство есть искусство.
– А с каким искусством знакомы вы, господин Бахмайер, что беретесь так судить? – язвительно спросила Хелена.
– Ну, я не поэт, не художник и не музыкант. Я критик, то есть искусствовед. – С явным удовлетворением от своей игры слов Бахмайер провел рукой по пышным седым бакенбардам, с которыми он немного напоминал австрийского кайзера.
– С моим искусством вы все же не знакомы, – возразила Хелена и испугалась саму себя. Самообладание – это была как раз та добродетель, которую ей с детства вдалбливали в голову, а этот ответ вырвался у нее без раздумий. – Извините, господин Бахмайер. Мне бы хотелось перед ужином вернуться в номер, я уже достаточно времени провела на свежем воздухе.
– Разумеется, мадам, – великодушно сказал Бахмайер, так, будто он простил ребенку его шалость. – А экскурсию в Торболе мы еще обсудим. Посмотрим!
Сказав это, он снял с себя одежду и в чем мать родила бросился в прохладную воду. Хелена ухмыльнулась перед лицом такой безответственности. Насколько сильно он действовал ей на нервы, настолько же вызывал у нее смех. Мужчины и правда вели себя здесь, как дети: с удовольствием плескались обнаженными в озере, плавали и ныряли, брызгались водой. Женщины, которых было значительно меньше, вели себя преимущественно благородно, как и везде: на частном пляже реформаторского санатория действовал неписаный закон, согласно которому дамы должны были беречь целомудрие и благонравие, в то время как мужчины наслаждались абсолютной свободой.
Хелену это устраивало. Она была рада тому, что могла носить реформаторские платья и отказаться от жесткого корсета, впрочем, она могла делать все, что хотела.
– Вода превосходна, – раздался голос из озера, и Хелена повернула голову.
Бахмайер, громко смеясь, брызнул водой в ее сторону.
Если бы ее муж был в курсе здешних нравов – он бы немедленно забрал ее в Штутгарт. Но, поскольку Ротмана не интересовало ничего, кроме его фабрики и собственной персоны, он не догадывался, в какое оживленное место отправилась его жена. Единственное, на что он жаловался, – это расходы. Однако переводы приходили вовремя, а больше в настоящий момент Хелену ничего не интересовало. Она наконец могла по-настоящему вздохнуть.
За ужином она снова встретила Бахмайера. Он сидел вместе с другими гостями за одним столом. Это была общительная и веселая компания, Бахмайер обходительно поднялся, когда Хелена подошла к столу. Он пожелал ей приятного вечера, подвинул для нее стул и присел лишь после того, как она заняла место. Хелена, хорошо отдохнувшая и посвежевшая, поблагодарила его. Помещение наполняло тихое жужжание оживленной беседы, а также скромное дребезжание посуды и приборов; аромат легкого ужина пробуждал аппетит.
Свежий темный хлеб лежал в плетеных корзинках, рядом стояли блюда с различными сортами сыра и со свежим инжиром. Пока разносили полезный ячменный суп, завязался увлекательный разговор.
– Кристл уже рассказывал вам, как он в прошлом году занимался греблей с братьями Манн на озере Гарда? – спросил сидящих за столом мужчина слегка за сорок и поднял свой бокал. Он представился Хелене как Эгон Лейтц; если верить его словам, он владел преуспевающей бумажной фабрикой недалеко от Берлина.
– За ваше здоровье, – сказал Бахмайер несколько пренебрежительно, но сразу же примирительно продолжил: – Я слышал об этом, господин Лейтц. Говорят, они очень повздорили.
– Да, так и было, – поддержал его Лейтц и сделал глоток вкусного «Вин Санто». – Благородное вино, – он тонко ответил на скрытый намек Бахмайера относительно отсутствия тоста.
– Правда? И что же там произошло? – спросил Бахмайер.
Супруги Клок-Зандер – Хелена сидела наискосок от них – тоже внимательно слушали.
Эгон Лейтц заговорщицки наклонился.
– Томас Манн откровенно атаковал своего брата, разумеется, словами, не кулаками. У них были некоторые разногласия по поводу, ну, если я могу так выразиться, особых моральных принципов… и он утверждал, что его брат не брезговал плагиатом. – Затем он откинулся назад и дал возможность обдумать сказанное.
Госпожа Клок-Зандер громко вздохнула, а ее муж наклонил голову, чтобы лучше слышать.
Бахмайер ухмыльнулся.
Когда Лейтц убедился, что все его внимательно слушают, он продолжил, причем говорил он немного тише:
– Он поливал грязью своего брата и его книги. Говорят, что он вел себя так, как не подобает великому писателю, этот Томас Манн.
– Он великий писатель, – сказал господин Клок-Зандер. – «Будденброки» – это шедевр.
– Верно. Но это