Пока долгожданная беременность не наступает, но врач сказал, что она здорова, просто слишком сконцентрировалась на проблеме, надо немного расслабиться, и все случится.
Расслабилась… Лариса вздрогнула. Если Ангелина Григорьевна узнает, чем занималась невестка, то сразу вышвырнет ее на улицу, как помойную кошку. И хоть развод – вещь в их кругу крайне нежелательная, муж на него решится. А родителям придется или отречься от дочери, или падать в грязь вместе с нею.
Нет, если узнают, то у нее один путь – самоубийство.
Господи, скорее бы уехать в Москву и родить наконец ребенка! Вдруг ужасное останется здесь, в Ленинграде, и не сможет укусить ее сквозь расстояние и материнство?
Лариса страстно надеялась, но в глубине души не верила, что сможет вернуться к прежней себе.
Тут свекровь легонько кашлянула, и Лариса спохватилась, что не сварила мужчинам кофе. Им, наверное, и коньяка вполне достаточно, но этикет есть этикет.
Лариса вернулась в кухню, радуясь, что можно не участвовать в пустом светском разговоре.
Кухня в «нашей ленинградской квартире» была большая, но неправильной формы, и от этого казалась тесной. Два узких высоких окна располагались будто без всякой логики и выходили в темный тесный двор, лучше всего из них была видна глухая стена соседнего дома. Сейчас за стеклами была чуть присыпанная снегом темнота, но и днем кухня всегда казалась сумрачной, то ли из-за того, что солнцу непросто было заглянуть во двор-колодец, то ли от темного дерева кухонных шкафчиков.
Лариса любила родителей мужа, но в их ленинградской квартире ей почему-то всегда становилось холодно и неуютно.
Не будучи искушенной кофеманкой, Лариса просто насыпала молотый кофе в кастрюльку, налила крутого кипятка, подержала на маленьком огне до первого пузырька, энергично размешала и, подождав, пока основная гуща осядет, через ситечко перелила жидкость в высокий узкий кофейник с неправдоподобно длинным и тонким носиком.
Книзу белый цилиндрик чуть расширялся и был украшен аскетическим меандром. К нему полагались такие же чашечки, слишком маленькие для мужских рук.
«С другой стороны, рюмки они как-то поднимают», – усмехнулась Лариса, ставя посуду на поднос.
Фарфор был легким и тонким, почти прозрачным, и в нем очень ясно чувствовалась готовность разлететься вдребезги от первого неосторожного движения. Лариса шла в столовую осторожными маленькими шажками, вцепившись в ручки подноса так, что побелели костяшки пальцев, и перевела дыхание, только когда поставила на стол драгоценную ношу.
– Спасибо, доченька, – воскликнул свекор, – присядь, выпей с нами.
Лариса покачала головой, растянув губы в плакатной улыбке. Выпив, хмурый и суровый свекор теплел и становился навязчиво-радушным. Мог обнять, расцеловать по-отечески вроде, но влажными губами. Умом она понимала, что ничего плохого в этом нет, но всякий раз ощущала неловкость, и становилось еще стыднее, что она не может это скрыть.
– Присядь, присядь! Давай, милая, уважь старика.
– Какой же вы старик, Иван Макарович! – Лариса быстро взглянула на мужа, надеясь, что он поможет ей выпутаться из неловкой ситуации, но Никита отвел глаза.
Выручил председатель горисполкома. Встав из-за стола, он зачем-то поцеловал Ларисе руку и, смеясь, заявил, что, когда в семье появляется автомобиль, жена должна учиться или водить, или пить с мужиками вместо мужа, но и то и другое надо делать постепенно.
Свекор протянул ей рюмку с, как он выразился, «гомеопатической дозой», Лариса чокнулась с мужчинами, проглотила несколько капель коньяку, в очередной раз удивилась, как вкус этого отвратительного пойла может приводить людей в экстаз, выслушала несколько слегка липких комплиментов, после чего ее отпустили.
Когда она вышла в коридор, мужчины возобновили прерванный разговор, и она вдруг услышала, как начальник отдела воскликнул: «Кто ж знал, что он окажется таким чудовищем!»
В животе взметнулась тяжелая горячая волна, как всякий раз, когда Лариса слышала о нем. Ноги обмякли, так что Ларисе пришлось опереться на комод и отдышаться.
Господи, неужели это не пройдет? Неужели только старость или смерть избавят ее от этого наваждения?
* * *Ирина читала методичку по философии, а сама исподтишка наблюдала, как Кирилл жарит картошку.
– Узковата в плечах, – улыбнулась она.
– Что?
– Обычно говорят, что кухня узковата в бедрах. А тебе в плечах.
– Есть маленько. Кстати, я об этом и хотел…
Но тут вбежал Егорка:
– Кирилл, а ты по сольфеджио поможешь? Ой, а ты что, готовишь? Ничего себе! Прямо как девчонка!
– Как девчонка – это когда уставшая женщина тебя обслуживает, а ты балдеешь, – сказал Кирилл и помешал картошку.
– Я не балдею, – воскликнул Егор, обрадовавшись поводу повторить слово из тех, что не приветствовались в детском лексиконе.
– Ну и правильно! Мужчина все должен уметь делать.
– И пол мыть?
– Конечно. Думаешь, к нам в лодку для приборки десант мамок высаживался? Сами все…
– А папа никогда ничего дома не делал! – выпалил Егор.
Ирина поморщилась. У нее много накопилось претензий к бывшему мужу, но главная – что он не ушел на год раньше, когда Егор был еще слишком мал, чтобы запомнить отца.
– Твой папа очень много работал, – мягко сказал Кирилл, – и сильно уставал, зато мама благодаря этому могла больше времени посвящать дому.
– Да, – Ирина притянула к себе сына, – вот ты, например, сейчас много работаешь…
– Я?
– Ну а кто ж? Ты у нас работаешь в садике подготовишкой, и по совместительству ты ученик музыкальной школы. У тебя много дел, но если захочешь помогать, то ничего плохого в этом нет.
– А-а… – протянул сын, – так я чего, могу картошку жарить?
– Конечно!
– Кирилл, а ты меня научишь?
– Без проблем.
Ирину немножко кольнуло, что сын обратился за наукой не к ней, а к Кириллу, но, взглянув на сковородку, она вынуждена была признать, что ребенок сделал правильный выбор.
Кирилл умел приготовить ровные золотистые ломтики с хрустящей корочкой, а у нее самой вечно получался неаппетитный конгломерат. Вот парадокс: сложные блюда она готовила отлично, а примитивную жареную картошку осилить никак не могла.
Методичка была написана на удивление невнятно, так что если и присутствовала в тексте какая-то логика, то Ирине постичь ее не удалось. Она отложила брошюрку, заметив вдруг, что эта ересь напечатана на хорошей мелованной бумаге. Впрочем, оно и в университете так было. Весь марксизм-ленинизм выходил в роскошном исполнении, а действительно важные материалы издавались на серой оберточной бумаге, на которой терялись бледные буквы. Хотите стать хорошими специалистами – ломайте глаза, а ищете легких путей – двигайте в общественные науки. Можете быть полными дебилами, но если затвердите, что победа коммунизма неизбежна, то в жизни не пропадете. Будете людям вкручивать сей неопровержимый тезис с помощью таких вот идиотских методичек, и никто не посмеет вам сказать, что вы дурак.
Зато и ей можно не вникать в суть, главное, что учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Для кандидатского минимума этого будет довольно.
Упоминание бывшего мужа испортило ей настроение, поэтому Ирина решила накрыть на стол в комнате, чтоб взбодриться.
Развод – словно плохо сросшийся перелом. Чуть задень, и отзывается тупой досадной болью. Вот уже три года, как человек исчез из ее жизни, с легкостью разрешив самого себя от всех обязательств («Какой ему ребенок, Ирочка, он сам еще ребенок», – заявила свекровь, снисходительной улыбкой прикрывая раздражение, что невестка хочет навесить на ее ненаглядного сыночка какие-то взрослые заботы), а она все не успокоится.
«Жизнь невозможно повернуть назад», – поет Алла Пугачева, но мужчины, кажется, живут в волшебной стране, в которой сделать такое вполне реально. Высунуться ненадолго во взрослый мир, почувствовать себя неуютно и быстренько сбежать обратно в детство, под маминым крылом набираться сил для новой вылазки. А семью бросить и забыть. «Какой мне ребенок?»
Самое смешное, что Ирине приходится не только кормить, одевать и воспитывать,