Потом снова зазвонил колокольчик, мелодично, но с требовательностью склянок на транспортном судне, призывающих выйти из столовой на палубу. Обед завершился – все его девятьсот тщательно обработанных калорий, включая шоколадный мусс в чашечке размером с полдоллара, – и вот-вот должны были начаться танцы.
Все очень много выпили, и половина женщин теперь прогуливалась, как стая гончих. Гарри сильно превысил свою обычную меру. Поэтому, когда музыка заиграла громче, любому легко было найти партнера, при условии, что он или она могли стоять на ногах, и бальные залы быстро заполнялись людьми. Скука жесткой, ограничивающей движения одежды и светской беседы, которая для души является тем же, чем кислота для металла, скоро исчезнет, а простые смертные ухватятся за иллюзорную возможность двигаться как ангелы.
Вставая из-за стола, Гарри заметил, что вдова с совершенно неприметной внешностью шушукается о чем-то с владельцем таксопарков, и понял, что речь идет о нем.
– По-моему, он из Гоутли, – услышал он ее слова.
– Из которых Гоутли? – прозвучало в ответ.
– Из тех, один из которых настоятель собора Св. Михаила.
– Думаете, это Уоррен Гоутли, сын Эдмунда?
Они удалились.
Гарри подумал, что, возможно, увидит, как Кэтрин танцует. Он и боялся, и хотел этого. Он видел, как она танцевала пару секунд во время репетиции, собственно говоря, то было просто верчение, служившее переходом от ее песни. Тогда за несколько кратких мгновений он уяснил, чем может являться танец, не будучи слишком разученным и скованным дисциплиной, словно благодаря своей природе и вопреки ей, – перемещением посредством самой глубокой памяти в иную плоскость; переносом тела в потустороннее с помощью его собственного искусства; вручением самого себя невидимой волне, пронизывающей все сущее.
Он представил себе, как она танцует под музыку, несущуюся из бальных залов, представил себе ее живые движения, перед которыми невозможно устоять, которые нельзя не любить, так же, как нельзя не любить, когда ветер слегка приподнимает ее волосы. И что же ему делать, если она будет в паре с Виктором? Он боялся увидеть их в миг величайшей и сильнейшей близости, дозволенной в общественных местах и по большей части в них и практикуемой.
Мало понимая, что происходит, кто есть кто и что он сделает, если увидит Кэтрин на другой стороне комнаты, а время застынет, он начал двигаться на звук музыки, и это привело его в главную столовую. Пробираясь мимо столов, которые начали прибирать официанты, он увидел за вроде бы главным столом пятерых человек, то оживленно беседующих, то подавленно замыкающихся в себе, так что речь вперемежку с молчанием ткала гобелен недовольства. Главными в этой сцене выступали двое пожилых мужчин с расслабленно подтянутыми телами, как у тех, кому за поддержание спортивной формы приходится платить кругленькую сумму. И все же казалось, что всем руководят их жены, красивые женщины, преодолевшие свой зенит, – одна еще вполне миловидная. Он определил их как Беконов и Хейлов, причем Хейлами счел более привлекательную и молодую пару, бывшую также меньших габаритов. Третьего мужчину, которому на вид было за сорок, с поредевшей шевелюрой и большим квадратным лицом, он определил как Виктора. Казалось, они тоже не знают, где находится Кэтрин.
Виктор походил на одно из зданий на Пенсильванской авеню. По крайней мере, в этот миг он выглядел настолько флегматичным и серым, что его легко можно было принять за почтовое отделение. Он не казался ни жестоким, ни добрым, ни сообразительным, ни глупым. Он тоже был огорчен, но не настолько, как остальные. Кроме того, его присутствие не давало Гарри никакого повода для нападения, и Гарри не мог придумать, что сказать, если возникнет необходимость в словах. Гнев, иногда поднимавший бурю в душе, утих, и он боялся, как бы не рассмеяться.
Пока он наблюдал за ними, застыв на месте и словно став невидимкой (потому что они вряд ли заметили бы незнакомца среди официантов), Кэтрин перешла с тропы на променад и прибавила шагу. Ступив на твердую поверхность террасы, она почувствовала, что ее туфли полны песка. Дышала она через нос, потому что губы у нее были плотно стиснуты, чтобы не дрожали, а руки она слегка сжала в кулаки. Ее приветствовали несколько гостей, еще не успевших присоединиться к танцам, но она, проходя мимо, не слышала их и не видела. Волосы у нее были слегка растрепаны, и морской ветер покрыл их прозрачными каплями воды размером с жемчужину, которые сверкали под бесчисленными лампами. Усыпанный блестками лиф, тесно ее облегавший и рассылавший десятки согласованных вспышек, представлялся великолепным женским доспехом. Руки и плечи, с виду способные орудовать двуручным мечом, были обнажены, свидетельствуя не об уязвимости, но о воинской уверенности и отваге.
Когда она вошла в столовую, обе семьи поднялись. Она была позади Гарри и справа от него. Он увидел ее боковым зрением как быстро движущийся, сверкающий шар, и, когда она проходила мимо, на него пахнуло ее духами. Она взглянула на него и продолжала идти вперед, словно его не существовало. Готовый последовать за ней, он сдержался и остался на месте.
Ее отец встал и сделал к ней несколько шагов. Прежде чем что-либо сказать, они заключили друг друга в объятия, которые могут существовать только между отцами и дочерьми, всепрощающие даже при ссоре. Ее мать, по походке Кэтрин догадавшаяся, что произойдет нечто неизбежное, только улыбнулась.
Кэтрин что-то шепнула отцу, и тот устало попятился, словно его стегнули кнутом. Потом она обратилась к матери, которая, словно обрадованная наступлением того, что она верно предвидела, еще раз смиренно улыбнулась.
Виктор был вял, но обладал терпением охотника. Его родители вышли вперед, чтобы любезно приветствовать молодую женщину, которая должна была стать их невесткой. Они не понимали, что происходит, и у них не было никаких побуждений, помимо доброты и уважения. Видя это и испытывая боль из-за того, что ей придется им отказать, она предостерегающе помотала головой. Они сразу поняли. И Виктор, несмотря на свою вялость, тоже все понял. Словно все это не имело для него никакого значения, он сказал так, что это было слышно Гарри и полудюжине официантов:
– Ну и дерьмо.
– Вот как ты заговорил? – сказала Кэтрин, охваченная яростью. – Вот как ты заговорил?
Она схватила правой рукой наполовину полный бокал и швырнула его ему в лицо. Хотя бокал разбился, порезав его до крови и залив красным вином, Виктор и глазом не моргнул.
– Ох, боже мой, – сказал