Я, разумеется, понял - нечего обижаться на бедного негра, он ведь хотел как лучше. Но всё равно досадно было: думал, вот-вот сорвётся наш план, совсем как революция и гражданская война, и ничего тут не поделаешь - ведь если Джим что-то вбил себе в голову, он никого и слушать не станет. Его уговаривать - только силы зря тратить. Может быть, Том попробует: раз у нас теперь в запасе один только заговор - значит, надо его спасать. Думал, он разозлится, вспылит - ведь ему и так порядком досталось, - и пропал тогда наш заговор!
Но Том и не думал злиться. Наоборот, держался молодцом. Пожалуй, никогда он не поступал так мудро, как в тот раз. Мне его доводилось видеть во всяких переделках - кажется, и времени нет раздумывать, и не выйти ему сухим из воды - а он всякий раз выпутывался. Вот и сейчас не растерялся. Думаю, скажет слово - и всё пропало! Ничего подобного, он отвечает спокойно, как ни в чём не бывало:
- Спасибо, Джим, молодец, что напомнил. Я про лицензию начисто забыл. Если бы не ты, мы бы поздно спохватились и ввязались в заговор, не освящённый законом. - И говорит своим серьёзным голосом, очень солидно: «Созвать Совет Трёх!» Взобрался на трон, то есть на ящик из-под гвоздей, и приказал дать нам лицензию на целый год, чтобы устраивать какие угодно заговоры в штате Миссури и близлежащих государствах, и велел Генеральному Секретарю записать это в протокол и поставить большую печать.
Джим так обрадовался, что просто не знал, как благодарить Тома. Лицензия, по-моему, гроша ломаного не стоила, но я тогда ничего не сказал.
Только одно теперь Джима тревожило, но мы сразу придумали, как ему помочь. Он опасался, что нехорошо продавать Тома, - ведь Том мне не принадлежит, а значит, это мошенничество. Том и не думал спорить, сказал, что, если хоть какая-нибудь мелочь в плане кажется нечестной, надо её из плана исключить - зачем ввязываться в заговор, если он нечестный? Ну, думаю, это уже не заговор, а воскресная школа какая-то получается! Но вслух я ничего не сказал.
И вот решил Том сделать по-другому: написать листовки, где за него будет обещана награда. А я его найду, но продавать не стану, а выдам Кроту Брэдишу за часть награды. Крот - ненастоящее имя. Он совсем плохо видит, вот его и прозвали Кротом.
Джим согласился, хотя, по-моему, какая разница: продавать мальчика, который тебе не принадлежит, или долю награды, если она ненастоящая и никто её не собирается платить. Я так и сказал Тому с глазу на глаз, а он и отвечает, что я смыслю в этом не больше курицы. С чего это я взял, что мы не заплатим Брэдишу? Конечно, заплатим!
Я ничего не ответил. Но про себя подумал: если бы у меня были деньги, а Том позабыл бы про это и не вмешивался, мы бы и вдвоём с Кротом Брэдишем как-нибудь это дело уладили.
Глава 3
Мы поплыли назад в город, и Джим пошел домой, а мы с Томом - в плотничью мастерскую и купили много гладких сосновых брусков, как Том хотел. А потом зашли в лавку, купили шило, долото и маленький резец и спрятали их у тёти Полли на чердаке. Я остался у Тома ужинать и ночевать, а ночью мы удрали из дома и отправились бродить по городу - хотели поглядеть на патрульных. Было темно и тихо, на улицах - ни души, разве что собаки да кошки, которым не спалось. Все огни были потушены - только в домах, где лежали больные, светились за шторами слабые огоньки. И на всех углах стояли патрульные и говорили: «Стой, кто идет!» - а мы в ответ: «Свои». А они спрашивают: «Пароль?» Мы и говорим, что никакого пароля у нас нет, а они смотрят и отвечают: «Ах, это вы! Отправляйтесь-ка лучше домой - мелюзге вроде вас давно пора спать».
А мы улучили минуту и прокрались вверх по лестнице в типографию, задернули шторы и зажгли свечу. Старый седой мистер Дэй, подёнщик, спал на полу под печатным станком, подложив под голову саквояж. Он даже не шелохнулся, и мы заслонили свечу и принялись ходить на цыпочках по комнате. Мы взяли себе типографской бумаги - голубой, зелёной, красной и белой, - немного чернил, красных и чёрных, и отрезали маленький кусочек от нового валька, чтобы наносить краску, а на стол положили монету в двадцать пять центов в уплату. Потом нам захотелось пить. Мы нашли какую-то бутылку, подумали, что это лимонад, и выпили до донышка, а это оказалось лекарство от чахотки - на нём была этикетка, но оно было очень хорошее и помогло. Это было лекарство мистера Дэя, и мы положили на стол ещё двадцать пять центов; потом задули свечу, отнесли нашу добычу домой и были очень довольны. А ещё стащили у тёти Полли щётку для волос - пригодится, чтобы печатать, - и легли спать.
Том не захотел браться за дело в воскресенье, а в понедельник утром мы достали с чердака наши лохмотья, в которые переодевались, когда играли в негров, и Том примерил свой парик, холщовую рубаху, драные штаны с одной подтяжкой и соломенную шляпу с провалившимся верхом и обгрызенными полями - вид у него был хоть куда, потому что рубашку сто лет не стирали, а остальное тряпьё пробовали на зуб крысы.
А после Том написал листовку: «Сбежал превосходный глухонемой негритянский мальчик! За поимку награда 100 долларов», - и так далее и тому подобное. И описал подробно, как он будет выглядеть, когда переоденется и выкрасится в чёрный цвет. И добавил, что негра нужно вернуть «Саймону Харкнесу, поместье «Одинокая Сосна», Арканзас» - Том знал отлично, что такого места на белом свете нет.
Потом мы отыскали нашу старую цепь с висячим замком и двумя ключами - мы с ней играли в «Узника Бастилии», - да ещё немного сажи и топленого сала, и положили вместе с остальными нашими пожитками (Том называл всё это «реквизит» - умное слово для барахла, за которое и сорока центов не дашь).
Теперь нам нужна была корзина, но мы никак не могли найти подходящую - все были малы. Только одна была в самый раз - ивовая корзина тёти Полли. Тётя Полли очень ею гордилась и берегла пуще глаза: сколько ни проси у нее, всё равно не даст. Ну, мы спустились и стащили её, пока тётя Полли торговалась за сома