В последующие годы Дарвин называл Кельвина своей «самой большой неприятностью». Он умер в 1882 г., терзаясь мучительными сомнениями по поводу труда всей своей жизни: его эволюционная теория была несовместима с предполагаемым возрастом планеты. В XX в. физика опровергла аргументы его противника, но истинные мотивы лорда Кельвина становятся очевидны из речи, произнесенной им по случаю избрания на пост президента Британской ассоциации содействия развитию науки: «Я всегда считал, что гипотеза естественного отбора не содержит истинной теории эволюции, если эта эволюция в биологии вообще имела место… Повсюду мы видим убедительнейшие доказательства разумного и благого замысла… и осознаем, что все живое зависит от единого неустанно трудящегося Творца и Правителя»[10].
Чаепитие с Дарвином
Вопрос о продолжительности геологического времени волновал Дарвина, возможно, больше, чем любого другого человека в истории, и всякий раз, когда я думаю о его интеллектуальных мучениях в последние десятилетия жизни, то испытываю к нему глубокое сочувствие. Поэтому к 200-летнему юбилею Дарвина я организовала в библиотеке нашего университета публичные чтения: десятки преподавателей, сотрудников и студентов по очереди зачитывали вслух 20-минутные отрывки из «Происхождения видов», которые каждый час перемежались короткими дискуссиями.
Обстановка прекрасно соответствовала мероприятию: в обшитом деревянными панелями зале редких книг мы угощали собравшихся традиционным британским чаем и булочками-сконами с джемом, а несколько чтецов даже пришли в костюмах Викторианской эпохи. Я не ожидала, что этот интеллектуальный марафон может оказаться таким волнующим опытом и вызвать у меня столько эмоций. Слова Дарвина, звучавшие на протяжении всего дня, и атмосфера в целом производили ошеломляющий эффект. В словах, произносимых мужчинами и женщинами, учеными и музыкантами, философами и экономистами, представителями молодого и старшего поколения, можно было услышать живой человеческий голос самого Дарвина — его восхищение мельчайшими деталями мира природы, его скрупулезную основательность как ученого (несколько слушателей даже заснули во время чтения длинных разделов, посвященных селекции голубей), его нежелание брать на себя роль революционера и, самое трогательное, одолевавшие его сомнения и робость вкупе с попыткой заранее защитить себя от неизбежных нападок оппонентов. «Происхождение видов» — это смиренное, великолепно аргументированное, методичное (и зачастую довольно утомительное) изложение поистине революционной идеи, которая, как предвидел сам Дарвин, подвергнется самой яростной критике. Чего он, похоже, не предугадал, так это того, что одним из главных предметов нападок станет вопрос о геологическом времени. В 9-й главе он смело написал: «Тот, кто, прочтя великое произведение сэра Чарльза Лайеля „Принципы геологии“, которое будущий историк признает как совершившее революцию в естественных науках, все же не захочет допустить всю громадность истекших периодов времени, пусть тотчас же закроет этот том».
К концу марафона у меня возникло странное иррациональное ощущение, будто Дарвин находится в комнате среди нас, и острое желание поговорить с ним. Я вспомнила портрет пожилого Дарвина, висящий в Национальной портретной галерее в Лондоне. На нем изображен ссутулившийся человек с печальным взглядом, который, кажется, почти физически раздавлен интеллектуальными ограничениями своего времени. Мне хотелось рассказать ему, каким удивительным образом расцвела и эволюционировала его научная идея, породив бесчисленные новые области исследований, и наконец-то разрешить его интеллектуальные терзания, поделившись с ним важной новостью: Земля — очень старая планета.
Породы отсчитывают время
Помимо нанесенной Дарвину обиды та дискуссия о возрасте Земли причинила серьезный ущерб и самой геологии. Поскольку выводы физики все больше противоречили растущему массиву данных о длительной планетарной истории, в геологическом сообществе распространилась идея, что геология должна порвать с другими науками и использовать собственные, независимые методы научных исследований. Такой тупик в отношениях с физикой хотя отчасти и был объяснимым, но, к сожалению, негативно повлиял на несколько поколений геологов и на десятилетия затормозил развитие геологической науки. Отвращение к физике и недоверие к «чужакам» привели к тому, что геологическое сообщество много лет упорно отрицало теорию дрейфа материков, предложенную в 1915 г. немецким метеорологом Альфредом Вегенером. Вегенер представил убедительные доказательства того, что земные континенты некогда были соединены в один суперконтинент Пангею. Но из-за отсутствия у него геологического образования, вкупе с резким неприятием американцами и британцами всего немецкого во время и после Первой мировой войны, его идеи оставались преданными анафеме в геологических кругах вплоть до 1960-х гг., когда они были возрождены в виде прогрессивной концепции тектоники плит.
Тем не менее в первые годы XX в. именно революция в физике обеспечила инструменты, которые позволили вывести заплутавшую геологию из викторианского лабиринта. Всего десятилетие спустя после случайного открытия Антуаном Анри Беккерелем в 1896 г. явления радиоактивности этот феномен уже был использован для определения возраста горных пород. К 1902 г. исследования Марии Кюри в Париже и Эрнеста Резерфорда в Кембридже показали, что радиоактивный распад является своего рода природным алхимическим процессом, в ходе которого некоторые элементы (например, уран) самопроизвольно испускают энергию и в результате превращаются в другие элементы (например, свинец) и это происходит с постоянной скоростью, пропорциональной оставшемуся количеству исходного элемента. Сейчас нам известно, что химические элементы, которые определяются количеством протонов в ядре, могут иметь разное количество нейтронов — такие разновидности элементов были названы изотопами — и что разные материнские изотопы могут испытывать разные виды распада с образованием разных дочерних изотопов