– Эта Америка не боится продавать самолеты людям, которые были рядом с ее солдатами в окопах Первой мировой. Эта Америка без страха помогает удерживать Гитлера подальше от улиц Парижа. Эта Америка, если наступят такие времена, не побоится снова встать с нами плечом к плечу…
Я смотрела на Родье и только пару раз глянула на публику в зале. Гости были увлечены и уж точно не обращали внимания на его туфли. Полчаса пролетели как миг, Родье поклонился, а я задержала дыхание. Аплодисменты зазвучали сначала тихо, но постепенно набрали силу и загрохотали, как ливень по крыше. Эльза Максвелл осушала набежавшие на глаза слезы салфеткой отеля. А к тому моменту, когда публика встала и запела «Марсельезу», я уже была рада, что Бонне не смог присутствовать на этом мероприятии. Даже обслуживающий персонал пел, приложив ладонь к груди.
Зажгли полный свет в зале. Довольный Рожер приветствовал благотворителей, которые хлынули к столу для почетных гостей. Позже, когда прием начал сбавлять обороты, он отбыл в «Рейнбоу рум»[5] в компании наших лучших доноров и нескольких «рокеттс»[6] (в Нью-Йорке только на этих девиц я могла посмотреть снизу вверх).
На выходе из зала месье Родье тронул меня за плечо:
– Я знаю одно заведение на Гудзоне, там подают превосходное вино.
– Мне надо домой, – ответила я, хотя на приеме не съела ни крошки, и сразу живо представила теплый хлеб с эскарго. – Не сегодня, месье, но спасибо за приглашение.
Еще несколько минут, и я окажусь в своей холодной квартире наедине с остатками уолдорфского салата.
– Вы хотите, чтобы я после нашего триумфа ужинал в одиночестве? – удивился Родье.
А почему бы не согласиться? Люди моего круга посещают определенные рестораны, которые можно сосчитать на пальцах одной руки, и все в радиусе четырех кварталов от «Уолдорфа», но никак не рядом с Гудзоном. Чем может навредить один-единственный ужин?
Мы взяли такси до «Ле Гренье» – чудесного бистро в Вестсайде. Французские океанские лайнеры поднимались по Гудзону и швартовались у Пятьдесят первой улицы, так что в этом районе, как грибы после дождя, появлялись ресторанчики и кафе, а некоторые из них стали лучшими в Нью-Йорке. «Ле Гренье» размещался в мансарде бывшего дома начальника порта. Мы вышли из такси. Над нами высился лайнер «Нормандия» – палуба освещена яркими прожекторами, четыре яруса кают смотрят всеми иллюминаторами. Сварочный аппарат на носу посылал в ночное небо искры абрикосового цвета, а палубные матросы подсвечивали прожекторами борт для работающих на лесах маляров. Я чувствовала себя такой маленькой на фоне «Нормандии» с ее тремя дымовыми трубами, каждая из которых была больше любого пакгауза на пристани.
Морская соль зависла на границе, где встречались воздух Атлантики и пресный воздух Гудзона.
Столики «Ле Гренье» были заняты вполне приятной публикой: в большинстве своем представителями среднего класса, включая репортеров с гала-приема, и, по виду, пассажирами океанского лайнера, которые были счастливы наконец-то ступить на земную твердь. Мы выбрали обшитую деревом кабинку, напоминающую каюту, где на счету каждый свободный дюйм. Метрдотель «Ле Гренье» месье Бернар был крайне рад встрече с Родье, сообщил, что три раза ходил на «Улицы Парижа», и поделился специфичными подробностями своего опыта выступления в любительском театре Хобокена.
Потом он повернулся ко мне:
– О, мадемуазель, не вас ли я видел на сцене с мисс Хелен Хейс?
– Актриса? – улыбнулся Родье.
На близкой дистанции с такой улыбкой находиться рискованно. Французы – моя ахиллесова пята, и я не стала отшучиваться. Признаюсь, будь Ахиллес французом, я бы выхаживала его, пока у него не срослось сухожилие.
– На мой взгляд, критики были несправедливы… – продолжал месье Бернар.
– Мы закажем… – сказала я.
– Кто-то, кажется, употребил оценку «жестковата»…
– Месье, мы закажем эскарго. Поменьше масла, пожалуйста…
– Как же там, в «Таймс», написали про «Двенадцатую ночь»? «Мисс Ферридэй пострадала от Оливии»? На мой взгляд, резковато…
– …без чеснока. И не переварите, чтобы не были жестковаты.
– Мадемуазель, вы желаете, чтобы они ползали по вашему столику?
Месье Бернар записал наш заказ в блокнот и удалился в направлении кухни.
Родье не торопясь подробно изучал в меню раздел шампанского.
– Значит, актриса? Никогда бы не подумал.
Было в его небрежном стиле что-то привлекательное, так можно залюбоваться нуждающимся в прополке потаже[7].
– Работа в консульстве мне нравится больше. Мама много лет знакома с Рожером, и, когда он попросил помочь, я просто не могла отказать.
Бернар поставил на наш столик корзину с хлебом и чуть задержался, разглядывая Родье, будто пытался вспомнить, где мог его видеть.
– Надеюсь, я сегодня не помешал вашему свиданию, – сказал Родье.
Мы одновременно потянулись за хлебом, моя рука коснулась его руки, она была мягкая и теплая. Я отдернула свою.
– У меня нет на это времени. Вы знаете Нью-Йорк, приемы и прочее. Все это жутко выматывает.
– Никогда не видел вас «У Сарди».
Родье отломил кусок хлеба, потянулся пар.
– О, я много работаю.
– У меня такое чувство, что вы работаете не ради денег.
– Месье, это внештатная работа, жалованье не предусмотрено. Но, замечу, в приличном обществе не принято задавать такие вопросы.
– Мы можем обойтись без «месье»? Когда вы так ко мне обращаетесь, я чувствую себя стариком.
– Перейти на «ты»? Мы только познакомились.
– Сейчас тридцать девятый.
– Общество Манхэттена – как солнечная система со своим ходом планет. Одинокая женщина, ужинающая с женатым мужчиной, – достаточная причина для того, чтобы планеты сошли с орбит.
– Нас здесь никто не увидит. – Пол указал Бернару на выбранный сорт шампанского.
– Скажите об этом Эвелин Шиммерхорн, она ужинает в дальней кабинке.
– Вы расстроены? – с искренним сочувствием, так несвойственным до боли красивым мужчинам, спросил Родье.
Возможно, эта черная рубашка все же хороший выбор.
– Эвелин не станет болтать. У нее ребенок, недоношенный, бедняжка.
– Дети. Они все усложняют, не правда ли? В жизни актера им нет места.
Очередной эгоистичный актеришка.
– А как ваш отец заработал свое место в этой системе?
Для первого знакомства Пол задавал слишком много вопросов.
– Именно – заработал. Он занимался мануфактурой.
– Где?
Бернар аккуратно поставил на стол серебряное ведерко с ручками, как цыганские серьги. Изумрудное горлышко бутылки лежало на краю.
– Он был партнером Джеймса Харпера Пура.
– Братья Пур? Я бывал в их доме в Итс-Хэмптоне. Не сказал бы, что он бедный[8]. Ты часто бываешь во Франции?
– В Париже – каждый год. Мама унаследовала квартиру… на Шаво-Лагард.
Бернар открыл бутылку – пробка не выстрелила, а тихо хлопнула – и налил золотистое шампанское в мой бокал. Пузырьки поднялись до самого края и остановились. Мастерская работа.
– У моей жены, Рины, небольшой магазинчик в этом районе. Называется «Миленькие штучки». Знаете такой?
Я отпила шампанского, пузырьки приятно защекотали губы.
Пол вытащил из кармана фотокарточку.
Рина оказалась моложе, чем я себе