Он открыл следующий конверт и вынул оттуда скомканный лист бумаги. Им оказался конверт, на котором я накануне записал для лейтенанта Ханнекера адрес Чарли Гримма.
Из третьего конверта Максвелл извлек еще один лист, на котором я написал тот же самый адрес час назад. Он рассказал, как вынудил меня сделать это и передал оба листка шефу.
— Ну, что тут скажешь! — воскликнул Мал рун и. — Это, безусловно, написано Стэкпоулом!
А это имя печально известного скупщика краденого, — прокомментировал Ханнекер с непроницаемым лицом. — Держу пари, он предполагал сбыть украденные драгоценности.
Я выдавил смех, затем резко остановился и сказал:
— Не вижу в этом ничего смешного.
Юный Оглсби умчался в спальню и возвратился с сейфом и пустым стаканом. Он стряхнул с них тот замечательный белый порошок, чтобы продемонстрировать отпечатки пальцев.
Я слушал с открытым от удивления ртом, пока он объяснял, как провел меня, чтобы получить мои отпечатки на стакане.
— Оба набора отпечатков идентичны, — сказал он, подобно профессору, читающему лекцию. — Причем по сорока трем точкам. Этого достаточно, чтобы убедить любое жюри присяжных.
— Вот уж не думал, — сказал Малруни, вытирая глаза носовым платком, — что наступит день, когда придется арестовать собственного сослуживца. Задерживать своего человека по подозрению в убийстве — хуже не придумаешь.
Ханнекер, привстав, уже бренчал парой наручников. Но юный Оглсби встал перед ним и задержал его руку.
— Минутку, джентльмены, — сказал он. — Сержант Стэкпоул не убийца.
На этот раз мы все разинули рты.
— Это я так — ради забавы, — продолжил Максвелл, — хотел поквитаться с сержантом за то, что он называл меня Крунчи-Вунчи.
Шеф посмотрел на меня, затем — на лейтенанта, затем снова на мальчишку.
— Неожиданный поворот событий, — сказал он, хмурясь. — А как же все эти прекрасные доказательства?
— Они липовые, — сказал Максвелл, — на конверте штемпель поставлен спустя два дня после убийства. И если бы сержант потерял свою пуговицу в ночь преступления, он наверняка заметил бы это и уничтожил свой плащ.
От следующего его замечания у меня покраснели уши, а шеф и Ханнекер просто взвыли.
— Сержант Стэкпоул может быть и тупица, — сказал Максвелл. — но не настолько.
Малруни смотрел на него с уважением.
— Так у тебя есть предположение, кто настоящий убийца, мой мальчик?
Мальчишка кивнул:
— Судя по всему, Стив.
Некоторое время мы осмысливали его слова. Затем шеф спросил со всей мягкостью, на какую только был способен:
— И кто он, хотел бы я знать, этот Стив?
— Фамилии его я не знаю, — сказал Максвелл, — но он — крупный бизнесмен в нашем городе. Он был последним близким другом мисс Смит. Она шантажировала его письмами, написанными им еще в прошлом году, и...
Мы все трое подскочили.
— Откуда ты это взял? — спросил Ханнекер взволнованно.
— Из ее дневника, — ответил мальчик. Он достал из своего портфеля красную книгу в кожаном переплете.
— Я нашел ее на дне одного из ящиков платяного шкафа под ворохом розового нижнего белья и тому подобных вещиц.
Шеф выхватил книжку из рук Максвелла, и мы сгрудились вокруг, чтобы взглянуть на нее. Несомненно, это был дневник Розали, и это была потрясающая находка!
Теперь настала очередь Ханнекера выглядеть посрамленным. Я ухмылялся, прикрывая рот рукой, пока он получал от шефа хорошую взбучку за то, что шкаф не обыскали с надлежащим тщанием. Затем шеф повернулся к Максвеллу.
— Я, пожалуй, назначу тебя помощником полицейского, — сказал он гордо. — Может, ты заглянешь в наш офис как-нибудь и прочтешь лекцию моим людям.
Молодой Оглсби усмехнулся, показав щель между зубами, и сказал, что сделает это с удовольствием.
Найти Стива оказалось несложно. Под давлением доказательств он сознался во всем. Письма находились в сейфе. Мисс Смит вымогала у него больше, чем он мог заплатить, и он, отчаявшись, решил вернуть письма любой ценой. Когда он забрался в ее спальню, девушка проснулась, и он убил ее.
Частный детектив Оглсби очень скромно оценил свою роль в раскрытии этого преступления.
— Элементарно, — сказал он репортерам, — на самом деле нужно благодарить лейтенанта Ханнекера за его блестящую работу.
Что касается меня, я был настолько потрясен эпизодом с моим револьвером, что мне потребовалась целая неделя, чтобы приити в себя. И чтобы впредь избежать совместных расследований с Крунчи-Вунчи, я подумал, что стоит вести себя с Малруни осмотрительней.
Думаю, вы удивитесь, узнав, насколько лучше за последнее время шеф стал играть в шашки!
Суперструны и Тельма
Несколько лет тому назад, будучи аспирантом Чикагского университета, я работал над докторской диссертацией по физике о возможных способах проверки теории суперструн, когда в Талсе от сердечного приступа скоропостижно скончался мой брат. Мои родители покинули этот мир несколькими годами ранее. После похорон я покружил на своей машине по городу моего детства, удивляясь тем огромным изменениям, которые произошли за время моего отсутствия. Здание из красного кирпича, бывшее когда-то Центральной школой, теперь превратилось в огромный склад. Мои оценки по истории, латинскому и английскому языкам были невысокими, но зато я был силен в математике, и у меня был выдающийся учитель физики. Главным образом благодаря ему я и стал изучать физику, получив стипендию Чикагского университета.
Обедать я отправился в известный ресторан на углу Главной и Шестой улиц. Официантка посмотрела на меня с нескрываемым удивлением:
— Вы Майкл Браун?
— Так и есть, — сказал я. Она улыбнулась и протянула мне руку:
— Я Тельма О’Киф. Мы с вами слушали один и тот же курс алгебры.
Мы обменялись рукопожатием.
— Вряд ли вы меня вспомните, — сказала она. — Тогда я была толстой, застенчивой и не очень симпатичной девицей.
— В это трудно поверить, — сказал я, — сейчас вы великолепны.
— Спасибо, вы очень добры, сэр, — сказала она, улыбнувшись. — В алгебре вы были гением. Помните, как вы поймали мистера Миллера на ошибке, которую он допустил, решая задачу на доске, и насколько он был смущен?
— Отлично помню. Он был несчастным учителем. Думаю, он ненавидел математику.
— А я думаю, это я ненавидела математику, — сказала Тельма.
— Жаль это слышать. Математика может быть захватывающей и прекрасной, если только ее хорошо преподавать.
После того как Тельма принесла чек и вернула кредитку, я спросил:
— Могу ли я надеяться увидеть вас после работы? Может быть, мы могли бы сходить в какой-нибудь ночной бар и поболтать о прежних временах?
— Я заканчиваю в одиннадцать, — сказала она.
Я последовал за машиной Тельмы в небольшой, довольно приятный бар на окраине города по соседству с домом, где она жила. Она рассказала, что