— Пошли, Карли! — Блондин подергал его за рукав.
Тот еще постоял в нерешительности, словно размышляя, можно ли оставить «такую» без наказания или нужно довести дело до конца. Потом вдруг резко повернулся и пошел к лестнице.
— Спасибо, что позвонили, — тихо сказал блондин и последовал за ним.
Соня заперла дверь на задвижку. В доме, насколько она знала, имелась только одна собака — жирная облезлая псина, страдавшая одышкой, которая, возможно, когда-то была шпицем. Ее хозяйка, довольно красивая и слишком молодая для такой старушечьей собаки, была родом откуда-то с Балкан и жила со своим мужем на третьем этаже. Кто же мог подумать, что она так привязана к своему четвероногому другу!
Соня опять почувствовала, как к горлу подступают слезы. Она легла в постель в надежде, что, наревевшись как следует, в конце концов уснет.
Но кадры с Фредериком опять поплыли перед ее глазами на невидимом экране. Она встала, пошла в ванную и приняла таблетку рогипнола, запив ее водопроводной водой из стакана для чистки зубов.
Она проспала всю ночь, глубоко, без сновидений, и проснулась лишь около полудня.
Соня надела спортивный костюм «Пума», приобретенный еще в те времена, когда она собиралась три раза в неделю бегать по утрам. Паваротти отчаянно пытался перекричать пылесос. В коридоре высились две горы тряпок. Одна для химчистки, другая в стирку. Соня уже трижды заглядывала в домовую прачечную, и каждый раз обе стиральные машины оказывались заняты.
На руках у нее были латексные перчатки, как у хирурга, а на голове косынка, как у уборщицы из кинофильмов шестидесятых годов. Она медленно водила щеткой пылесоса по месту соединения плинтуса и ковролина, исполненная решимости высосать оттуда каждую пылинку и каждую крошку — все, что накопилось там за несколько месяцев, с тех пор как она положила этот пошлый, мещанский ковролин песочного цвета и закрепила его жалким плинтусом из искусственного дерева, — и похоронить на дне мусорного контейнера во дворе.
Полчаса она утюжила каких-то двенадцать квадратных метров, потом выключила пылесос и понесла корзину с грязным бельем в подвал, в домовую прачечную.
В прачечной горел свет. Какая-то женщина, сидя на корточках перед одной из стиральных машин, выгребала ее содержимое в пластмассовую корзину бирюзового цвета. Ее короткий топик задрался, обнажив два синих поперечных рубца на пояснице.
Женщина выпрямилась, обернулась и испуганно вздрогнула. Это была хозяйка издохшей собаки. У нее до сих пор были опухшие от слез глаза.
— Сочувствую вам, — сказала Соня. — Жаль собаку…
— Она был уже старый. — Женщина подняла корзину с бельем. — Машина свободный.
Несколько секунд они молча стояли друг перед другом, каждая со своей корзиной.
— У вас все в порядке? — спросила Соня.
— Все в порядке, — ответила женщина.
Соня посторонилась, пропуская ее.
Возвращаясь в квартиру, Соня достала из ящика почту: газеты за последние два дня и письмо. На конверте вместо отправителя был загадочный штамп: «Б & Ц». Соня знала это сокращение: «Бауманн & Целлер», адвокаты Фредерика. Она, не вскрывая, бросила письмо на кухонный стол, к другим бумагам, и продолжила весеннюю генеральную уборку.
Она сняла черные кожаные подушки со своего ненавистного дивана Ле Корбюзье (у всех были диваны Ле Корбюзье!) и положила их на пол. Потом прососала и подушки, и сам диван снаружи и внутри, удалив все до единой пылинки, шерстинки и ниточки, все воспоминания о гостях последних месяцев.
После этого она сделала себе джин-тоник без джина, надела свежие хирургические перчатки и взяла письмо. Осмотрев его со всех сторон, она принесла джин и подлила в тоник. Отпив глоток, она заметила, что у нее дрожат руки.
Она перерыла мешок с мусором под раковиной и нашла пачку сигарет, которую пару часов назад с отвращением выбросила. Спичек не оказалось. Она нажала кнопку газовой плиты, прикурила от горелки и, встав к открытому окну, глубоко затянулась.
Холодный восточный ветер гнал куда-то серо-бурые тучи. Время от времени сквозь них пробивался луч солнца и на насколько мгновений заливал улицу ярким светом, напоминающим театральное освещение. Прохожие, угрюмо спешившие по своим делам, удивленно смотрели на небо, прикрывая глаза рукой, словно желая сохранить свою анонимность.
Письмо содержало очередное требование подписать ходатайство о закрытии уголовного дела против ее бывшего супруга, доктора Фредерика Форстера, и несколько новых аргументов, подтверждающих необходимость этого шага. Она не станет отвечать на письмо и таким образом еще немного продлит срок содержания Фредерика под стражей.
Но рано или поздно он все же выйдет на свободу. С этой мыслью она давно смирилась. А вот что ей тогда делать — об этом она еще не думала. Планами на будущее она была сыта по горло: из них состояла вся ее прежняя жизнь.
В зимние каникулы они планировали летние. За ужином обсуждали меню на завтрашний ужин. Во время покупки квартиры думали о приобретении дома, когда появятся дети. Когда дети не появились, принялись строить планы оплодотворения in vitro.[2] Во время попыток получить «ребенка из пробирки» обсуждали перспективы усыновления. Во время празднования очередного назначения — следующий карьерный шаг. Во время переезда в Лондон — переезд в Нью-Йорк. Ложась спать, мысленно уже вставали, утренний туалет был лишь прелюдией к вечернему. За будущим они совершенно забыли о настоящем.
К подъезду подъехал мусоровоз. Двое мужчин в оранжевых комбинезонах вылезли из кабины, скрылись в подворотне, выкатили контейнер для мусора, а потом тупо смотрели, как гидравлический подъемник поднял контейнер и опрокинул его содержимое в кузов. Соня вспомнила о мертвом шпице. Может, он сейчас в одном из мешков для мусора, которые с грохотом утрамбовывались в кузове. Вместе с ее пылесборниками, полными дурных воспоминаний.
Она закрыла окно. Попугай глазел на нее через свое зеркальце.
— Лучше нам с тобой свалить отсюда, Паваротти.
Попугай раскрыл клюв, показав свой неуклюжий язык, и принялся грызть жердочку.
К полуночи квартира выглядела так, словно в ней никто никогда не жил. Одежда была в химчистке, выстиранное белье лежало в шкафу, в ванной и кухне пахло моющими средствами, в гостиной — пеной для чистки ковров, а в спальне — свежим постельным бельем. Соня приняла душ, высушила феном свои черные волосы, облачилась в зеленую китайскую пижаму, которую обычно надевала, только когда болела гриппом.
Но настроение ее по-прежнему оставляло желать лучшего. К оставшемуся с прошлой ночи чувству нереальности и день ото дня усиливающемуся отвращению к самой себе прибавился еще и страх, который постоянно подкарауливал ее с того самого декабрьского дня.
Соня пошла в кухню и заварила себе мятного чаю. Пока он остывал, она пролистала газету.
В «Бедламе» посетитель открыл стрельбу, жертвами которой стали два человека. Он объяснил свои действия тем, что трижды звал бармена, а тот не обращал