Сначала я чувствовал себя оторванным от своих одноклассников. Но позже, присмотревшись к ним, я постепенно стал ощущать родство с ними. Я понял, что и моя бабушка, и дедушка, и другие родственники были не правы. Корейцы не были чудовищами, которыми их пытались представить. Разумеется, они были грубы – да и как им не быть грубыми и неотесанными при их-то жизни, – но они были и отзывчивыми, и добрыми. Хотя я все еще держался в стороне от большинства из них, я постепенно сблизился с парнем по имени Кан Tхэсон – мы сидели за одной партой. Все стриглись коротко, но у Кан Тхэсона волосы были довольно длинные и спутанные, несмотря на школьные правила. Они напоминали львиную гриву, отчего он и заработал себе прозвище «Лев».
Когда Лев узнал о моей семейной ситуации, он однажды пригласил меня к себе. Мы шли через лабиринт улочек корейского района около кондитерской фабрики, и в воздухе стоял сладкий запах леденцов. Когда мы пришли к нему, его мать тут же спросила меня, не хочу ли я есть. И сразу же помчалась на кухню – в мгновение ока на столе появилось блюдо с рисом, еще одно – с корейскими соленьями, и стол вскоре был весь уставлен едой.
Мать Льва без устали повторяла: «Ешьте! Ешьте больше!» А я еще не успел прожевать и пихал в себя все, что только мог. Лев с матерью с улыбкой смотрели на меня. Я тогда впервые испытал любовь к себе совершенно чужих людей. Их теплота и доброта были такими желанными! По правде говоря, я был так ошеломлен, что и глоталось с трудом. С тех пор дом Льва стал единственным местом, где я по-настоящему чувствовал себя комфортно и спокойно. Даже когда жизнь стала преподносить мне один сюрприз за другим, я никогда не забывал той доброты, которую дарила мне его семья.
Как только Лев и я по-настоящему подружились, я почувствовал себя куда увереннее и уже без всякого стеснения общался со своими одноклассниками. Но большинство наук так и оставались для меня недосягаемыми – их преподавали на корейском языке. Математика еще была мне доступна, как и другие естественные науки – в какой-то степени, но почти все остальное было просто тарабарщиной. В классе были и другие, кто, как и я, не владел корейским. И знаете что? Некоторые учителя вопреки правилам объясняли некоторые предметы по-японски. Истинные диссиденты!
Нам втолковывали, что Ким Ир Сен был «вождем, освободившим Корею от колониализма». Он вел войну против американских империалистов и их южнокорейских лакеев – и победил. Это было вбито в наши головы намертво – Ким Ир Сен – отлитый из стали несгибаемый вождь. И учителя гордились Великим Вождем, его ролью Великого Лидера молодого государства.
В тот период Япония была поражена рецессией. Обанкротились многие компании, и безработица резко возросла. Корейцы оказались на самом дне, и если раньше жизнь была просто нелегкой, теперь она стала катастрофически тяжелой для многих семей. Между тем в Северной Корее Ким Ир Сен объявил, что он строит социалистическую утопию. Это называлось «Движением Чхоллима» (Чхоллима – мифический корейский крылатый конь, проходящий за шаг тысячу ли, символ быстрого движения и прогресса; «Движение Чхоллима» – северокорейский аналог стахановского движения в СССР. – Прим. ред.). Как и большинство из нас, наши учителя тоже жили в бедности. Таким образом, они хватались за соломинку. Там, через пролив, лежала та самая страна «Земля Обетованная», «рай на земле», «земля молока и меда». В охватившем их отчаянии они попались на эту удочку, на эту ложь и передавали ее нам. Я слушал то, что они говорили, вполуха – ну ладно, там, за морем, разумеется, «рай на земле». Ну а нам-то что с этого? Лично мне? Как сделать свою жизнь здесь и сейчас? На улицах шумели демонстрации, наша семья едва сводила концы с концами, и мы жили в постоянном напряжении. А тут еще и эта Канэхара, которая все еще жила с нами, так что нам по-прежнему видеться с матерью приходилось только тайком, на выходных… Во всей этой повседневной кутерьме всерьез задумываться о «рае» в Северной Корее как-то не получалось.
Однажды, спустя приблизительно год после того, как моя мать ушла из дому, я пришел домой и увидел у дверей множество снятой обуви (на Дальнем Востоке в доме принято ходить босиком, гости разуваются снаружи. – Прим. ред.). Я был изумлен, увидев, как группа парней отчитывает моего отца. И что самое поразительное – он молчит и не лезет в драку. Этому могло быть лишь одно объяснение: эти ребята точно были важными шишками в возрожденном «Чхонрёне». Незаметно проскользнув в комнату, я подслушал их разговор. Один из них сказал: «Вот что, если ты не наладишь отношения со своей женой, наша дружба закончится». Другой добавил: «Мы доведем это дело до руководства «Чхонрёна». И тогда ты у нас попляшешь». Один за другим они все высказались в подобном духе, призвав его поразмыслить как следует над своей жизнью. Пробыв у нас час или чуть больше, они поднялись и ушли. Мой отец с Канэхарой тоже ушли, но я понятия не имел, куда именно. Он возвратился поздно ночью и один. Я не знаю, куда делась Канэхара, но больше я ее не видел.
Несколько дней спустя несколько человек из «Чхонрёна» вновь стояли на пороге – вместе с моей матерью. Я был так поражен, что молча созерцал всю картину. Один из них заявил матери: «Ваш муж обещал, что исправится. Вы готовы вернуться к нему? Речь идет не только о вас. Подумайте о детях», – добавил он. Я видел, что и мать изумлена и не знает, что сказать, но в конце концов она согласилась вернуться домой. Хотя мои сестры плясали от радости, у меня на душе кошки скребли. Все, о чем я мог думать, было то, что мой отец снова возьмется за старое. Весь вопрос был – когда. Но день прошел. Ничего не произошло. Минула неделя, затем и месяц. Ничего. Он больше не поднимал на нее руку. Чхонрёновцы время от времени заходили к нам удостовериться, что все у нас нормально.
Этим все не закончилось. Они коснулись и отцовского тунеядства. Придя к нам в очередной раз, они накинулись на него с вопросами: «Посмотри на себя! У тебя нет работы. И что ты предпринимаешь? Ты пьешь с утра до вечера и превращаешь жизнь семьи в ад. Но если бы