Двери приёмного открываются, и в холл ввозят три каталки. Сопровождающий отчитывается начмеду и дежурному хирургу об оказанной помощи в местном госпитале и предварительных диагнозах, пока персонал принимает пострадавших.
Мои ноги словно прирастают к полу. Учебники учебниками, но вот это… Абстрагироваться не получается, как и сглотнуть ком в горле.
Я вижу на первой каталке мужчину лет сорока, у него перемотаны голова и грудь. Он в сознании и пытается улыбаться Лизке. Ну как же.
Второй пациент тоже в сознании. У него зафиксирована шея и правая рука. Он смотрит безучастно в потолок. А вот третий…
Неведомая сила толкает меня подойти ближе. Молодой крупный мужчина лежит с закрытыми глазами и размеренно дышит. У него перемотана голова, закрыт перевязью левый глаз. С груди на сторону свешивается жетон-смертник.[1]
Осознание бьёт обухом по голове, и я слышу в ушах шум собственной крови. Я узнаю этот профиль. Эти сжатые побелевшие губы. Я узнаю своего сводного брата.
Глава 2
– Эй, Фомина, – Зоя Ивановна трогает меня за руку, пока пациентов грузят в лифт. – Ты чего? Поплохело? Может, валерьяночки или коньячку за первый день? Тут без этого никак.
– Что? – вздрагиваю, снова возвращаясь в коридор госпиталя. – Нет. Я…
– Ты будто привидение увидела.
– Третий раненый – мой брат.
– Что?!
Начальница разворачивает меня к себе лицом и смотрит в глаза. Ищет признаки аффекта.
– Мы давно не виделись.
– Так беги к нему! Палыч пропустит.
Внутри бьёт импульс, и я срываюсь на бег. Лифт только захлопнул двери, но ничего, и пешком домчу по ступеням. Уже на четвёртом этаже меня догоняет Лиза.
– Яна, стой! Подожди! – подруга хватает меня за руку, когда я уже подбегаю к дверям смотровой, куда вкатили каталки.
– Что? – расфокусировано смотрю на подругу. Мне надо туда!
– Брат? У тебя разве…
– Сводный.
– Сводный? – красивые брови Копыловой взлетают вверх. – Это тот, который…
– Да, это он.
Выдёргиваю руку и иду внутрь. Конечно, я ей рассказывала про Алексея. Не сразу и не всё, но рассказывала. Потому что именно Лиза вытащила меня из той беспросветной ямы, в которой я тонула, когда Шевцов ушёл в армию. Когда загибалась по ночам, рыдая в подушку в общаге. Когда почти перестала есть, потому что мама сказала, что Алексей подписал контракт на три года в миротворческие миссии, и даже Виктор не смог уговорить его вернуться. Если бы не Лиза тогда, я бы не вытянула учёбу даже до первой сессии.
В большой и ослепительно белой смотровой над раненым орудуют две медсестры и врач.
– Шевцов Алексей Викторович. Гвардии сержант. Контузия головы, осколочные ранения левого глаза.
Медсестра зачитывает врачу данные сопроводительной карты, а мне каждое слово бьет набатом.
– Фомина, хотите присоединиться? С каких это пор психиатры у нас интересуются первичкой?
За маской нетрудно угадать ухмылку врача. Это то, о чём предупреждала Зоя Ивановна.
– Это мой брат, – повторяю в который раз и подхожу ближе.
– Маску надень, – медсестра толкает меня локтем, кивая подбородком в сторону коробки с одноразовыми масками.
Я делаю как она говорит и снова подхожу. Он жив. Дышит. Без сознания или под наркозом.
Медсёстры срезают нательное бельё, оголяя торс, подключают капельницы. На первый взгляд мне кажется, что вся его грудь испещрена ссадинами и кровоподтёками, но это оказываются узоры татуировок.
Врач ощупывает голову, пытаясь оценить степень повреждений, проверяет реакцию зрачка незабинтованного глаза. Когда начинают срезать повязку с левого глаза, меня пробирает дрожь.
– Вон, – с абсолютным спокойствием говорит хирург, не отвлекаясь.
– Степан Павлович… – заламываю пальцы.
– Я сказал: пошла вон, – тем же тоном. – Копылова, сопроводи, а потом возвращайся. Тебе как офтальмологу будет полезно.
Я не спорю и позволяю Лизе вывести меня. Она вытаскивает в коридор и толкает спиной к стене.
– Слышь, бестолковая, Палыч тебя теперь на пушечный выстрел не подпустит к твоему братцу! А ну возьми себя в руки. Родителям позвони пока.
Бестолковая… В памяти током бьёт обидное прозвище, которое мне дал Алексей. Бестолочь. Она самая.
Ведь и правда нужно позвонить Виктору.
Я набираю номер отчима, сжимая холодными руками телефон. Он отвечает после третьего звонка.
– Привет, малявка. Неужели вспомнила обо мне? – слышу улыбку в его голосе.
– Дядь Вить… – голос не слушается.
– Так, – отчим настораживается. – Не предложили договор, что ли?
– Предложили…
– Тогда в чём дело? – шуточные нотки полностью исчезают из голоса отчима.
– Тут Лёша, – наконец набираюсь смелости произнести имя Шевцова вслух. – В госпитале. Он ранен.
В ответ устанавливается оглушающая тишина. Я только что сказала отцу, что его единственный сын ранен во время выполнения миротворческой миссии.
– Подробнее, – слышу глухой голос враз постаревшего мужчины. – Яна, не молчи.
– Пока не знаю. У него контузия в голову, осколочное глаза. Сейчас без сознания, готовят к операции.
Отчёт достойный врача, чего уж тут сказать. Ни эмоций, ни сочувствия. Спасительная корка льда на сердце.
– Выезжаю.
Виктор отключается, а я на автомате засовываю телефон в карман. Мне нужен кофе. И погорячее.
Минут через двадцать ко мне в ординаторскую приходит Лиза. Зоя Ивановна напоила меня кофе и ушла домой.
– Ты как? – подруга садится рядом на диван и отбирает пустую кружку, которую я до сих пор держу в руках.
– Что сказал Палыч?
– Сказал, что всё с твоим братом будет нормально. Жить будет.
– А глаз?
– Тут пока неясно. Попытаются спасти, но ты же и сама понимаешь.
– Угу.
– Родителям звонила?
– Должны уже подъехать.
Виктор с матерью приезжают в течение часа. Мама насторожено смотрит на меня, а у отчима заострились морщины на лице. Операция в процессе, и мы ждём в коридоре. Чувствую себя каменным изваянием. Ни эмоций, ни реакции. Я испугалась того шквала ощущений, когда увидела Алексея, и просто заперла их на амбарный замок. Но я же психиатр, и сама понимаю, что они скоро начнут просачиваться, а потом снесут к чертям хлипкие двери моего самообладания.
Операция идёт больше четырёх часов, и когда усталый Палыч выходит к нам, я даже сдвинуться не могу. Они с Виктором отходят в сторону и тихо разговаривают. Вижу облегчение на лице отчима.
– Яна, – мама трогает меня за руку. – Мы отвезём тебя домой.
– У меня сегодня ночное дежурство, – зачем-то вру. Не хочу уезжать из больницы.
– Уверена, заведующая тебя отпустит.
– Мам, – я раздражаюсь, – сегодня мой первый день, я не стану отпрашиваться.
Среди других чувств появление Шевцова всколыхнуло и старую обиду на мать. Я не знаю, что тогда между ними произошло, но именно после разговора с ней он вдруг принял неожиданное решение уехать. Не знаю, как она на него повлияла, из-за меня ли или по каким-то другим соображениям, но я не сразу смогла простить её. Вряд ли бы у нас с Шевцовым что-то вышло после всего, но это было бы наше решение. И ничьё больше. Со временем обида растаяла, но сейчас всколыхнулась, как снежная пыль, поднятая ветром.
Спустя какое-то время Виктор и мама уезжают. Их всё равно не впустят