– И что теперь делать? – Элла не понимала, как жить дальше.
– Как что? Элка, не делай мне сейчас нервы. Принеси мне мою сумку, курить хочу, не могу, – велела свекровь.
– Вы же бросили тридцать лет назад, Нонна Матвеевна.
– Ой, я тебя умоляю, что ты такая доверчивая! – отмахнулась Нонна Матвеевна, роясь в модной сумке размером с дорожный баул, выуживая оттуда не только пачку сигарет, но и контейнер с пирожками, банку варенья, хлеб, явно домашний, и еще что-то невообразимо вкусное и пахучее.
– У вас там форшмак? – унюхала Элла, сглатывая обильную слюну. – Жаль, мне нельзя.
– Тю, возьми отрежь хлеб и уже поешь один раз в свое удовольствие. Кофе у тебя есть? Свари мне. Нет, дай мне турку, я сама сварю. И тебе, и себе. Садись, не бегай мне спринт перед глазами туда-сюда, поешь нормально. Ничего с тобой не будет.
Элла съела форшмак, выпила кофе с молоком и наконец расплакалась. От счастья.
– Мне теперь нельзя кормить, да? Иначе у Матвея животик разболится, да? – хлюпала Элла.
– У него живот разболится, если он твое лицо такое увидит. Даже меня подташнивает от твоего вида – зеленая, как то брокколи, которое у тебя в кастрюле воняет. А это что? – Нонна Матвеевна приподняла крышку еще одной стоявшей на плите кастрюли. – Фу, ты давно стала варить голубой Дунай? Последний раз я такой Дунай видела в исполнении второй жены моего младшего брата. Так я тебе скажу, что он с ней таки развелся!
– Это суп. Для Ильи, – призналась Элла. – А почему голубой Дунай? Я по рецепту правильного питания готовила. А цвет такой, наверное, из-за базилика.
– Лук не пробовала положить, обжаренный на масле? С морковкой, помидорами, перцем болгарским? А голубой Дунай – потому что эта вторая невестка, у которой руки даже не из жопы, а я не знаю откуда росли, выбирала на рынке самую тощую синюшную курицу на суп. А у тебя тут и курицей не пахнет. Вода одна.
– Я же как лучше хотела, – снова расплакалась Элла.
– Лучше станет, если еда будет нормального цвета и запаха, – рявкнула свекровь. – А это что такое? Элка, ты куда-то опаздываешь или тебе так сильно некогда? Зачем тебе это? – Свекровь ткнула пальцем в мультиварку.
– В ней вкусные запеканки получаются и овощное рагу, – промямлила невестка.
– Если я что-то понимаю в ногах, а я в них понимаю, то это ноги бедной утки, которую ты решила помучить уже после того, как она отмучилась и умерла не своей смертью, – Нонна Матвеевна брезгливо двумя пальцами вынула из мультиварки утиную ногу.
– Я хотела суп из утки сварить, – призналась Элла.
– Пожалуйста, вылей это варево в унитаз, чтобы я сейчас спокойно покурила и выпила кофе. Ты это хотя бы нюхала? Я же не прошу, чтобы ты пробовала! Но хотя бы понюхай! Ты что, туда запасные тапки няньки засунула вместо специй? Так я тебе сейчас скажу, если ты не знаешь. Суп из курицы варят, цыпленка. Курица, понимаешь? Которая говорит «ко-ко-ко», яйца несет. Не хочешь курицу, возьми петуха. Но! Не надо варить суп из того, кто крякает или хрюкает!
– Хорошо, Нонна Матвеевна, больше не буду, – покорно кивнула Элла.
– А это у тебя что тут? – Свекровь открыла ящик и обнаружила сложенные пирамидкой банки с детским питанием, купленными по совету няни заранее и впрок. – Чтобы я этого в доме больше не видела! Встанешь и приготовишь! – Свекровь выгребла все припасы в мусорный пакет и выволокла к двери. И найми домработницу. Срач в доме развела. Ковер отсюда убери, пока я его сама не выбросила. Посмотри, пылища по углам. Приеду в следующий раз, с ватной палочкой буду ходить.
– Сейчас, я все помою.
Элла вдруг очнулась. Свекровь будто подключила ее к невидимому аккумулятору. Элла с радостью кинулась мыть полы, скручивать ковер, с ужасом замечая, что действительно повсюду пыль, грязные пятна на полу. Как она могла запустить и себя, и квартиру? Ведь всегда была образцовой, маниакальной чистюлей. А еще заметила, что Матвей, который днем спал плохо, просыпался в слезах, сейчас спит спокойно, даже улыбается во сне. Элла боялась, что сын проснется от криков бабушки, но тот даже не ворочался.
– Так, где Илья? – грозно спросила Нонна Матвеевна.
– В кабинете, – ответила Элла, – в наушниках, наверное, поэтому ничего не слышит.
– В наушниках, значит, – хмыкнула свекровь и пошла обрушивать гнев на собственного сына. Ему она сообщила, что, если он еще раз уедет кататься на мотоцикле, который называла «тарантайкой», вместо того чтобы взять коляску и пойти гулять, она родит его обратно или вовсе отречется от единственного отпрыска. А если он еще раз наденет наушники, вместо того чтобы прислушиваться к дыханию Матвея, то она… не знает, что сделает, но что-нибудь пострашнее отречения и родов, вместе взятых.
– Все мужчины в нашем роду были какие? Послушные, бесхребетные, мнительные меланхолики! – кричала на весь дом Нонна Матвеевна. – Такие мужчины, что непонятно, как их терпеть и не убить сразу. А знаешь, почему они умирали своей смертью, спокойной и счастливой, чтоб я так умерла? Потому что были лучшими отцами на свете! Такими отцами, что могли ребенка грудью вскормить вместо матери. Мой отец, твой дед, мой дедушка, твой прадед! Как они пеленки стирали, как гладили! А как умели пеленать? Да женщины приходили к ним учиться! Они лактировать могли! И не смей в этом сомневаться! Их жены не сомневались! И все женщины в это верили! Никто не мог лактировать так, как мужчины нашего рода! Никто не умел гулять так долго с коляской, как твои прадеды и деды! Они вставали по ночам, давая своим женам выспаться! А как они пели колыбельные? Как пели! Никто так не мог долго петь! И что я теперь вижу? Что ты решил стать исключением? У твоей тетки, моей сестры, два мужа было! А почему? Потому что и первый муж хорошим отцом был, и второй. Ей сложно было выбрать! Никто бы не смог выбрать! Они наперегонки с детьми гуляли, кормили, купали. На два голоса книжки им вслух читали! В четыре руки пеленали! Как моя бедная сестра мучилась, страдала, что не может выбрать, кто из них лучший отец. Оба ее мужа все на себя взяли, чтобы она могла так спокойно страдать. А ты? Быстро поставил свою тарантайку в гараж и пошел быть лучшим отцом! Зачем себя перед предками позоришь? Зачем ты своего отца и деда, которые тебя вырастили, позоришь? Почему ты сейчас