Мы ждем, пока печь разгорится, и пока играем в длинные слова. Смола-катионного-обмена-катализатора, предлагает Берти. Концентрат-оксида-молибдена, откликается отец. Гидрирование-гептамолибдата-аммония, парирую я! Три балла в мою пользу!
На другое утро отец сообщает Берти, что сегодня наконец снова «Специальный день». При этом отец покрывает маслом единственную руку Берти, чтобы хоть эта у него осталась. Нас окружает самая густая тьма старой фабрики «Фрей и Сыновья». Сверху из труб капает вода. Берти заслужил официальное рукопожатие предпринимателя, как знак поощрения его рвения на благо фирмы. Сегодня – день магнитных сердечников и медных проводов.
Отец одарил «звонкой монетой» полицейского охранника Штенгле и отослал его в кондитерскую лавку к Райссу на другую сторону улицы, чтобы нам никто не мешал работать. Легкое постукивание доносится из шахты, перед которой Берти стоит в стойке предпринимателя. Отец прикладывает ухо к ржавому покрытию и смотрит на меня, я тоже слышу, как где-то роторы толкают воздух. Давай, командует отец, и Берти, наш официальный представитель, по плечо засовывает свою единственную руку в шахту, один оборот, еще один, его рука появляется снова, а в руке – щупальце из медной проволоки дергается, как в предсмертных судорогах: Берти выловил сердечник, совершенно секретно. Отец подставляет пластиковый пакет, Берти бросает в него добычу, к другим дрожалкам, жужжалкам и гремелкам. Дальше давай, выкрикивает отец, и Берти с горящими глазами, закусив губу, уже погружает руку в следующую шахту, свою милую белую единственную ручку. Отец прислушивается к хлопкам под ржавой обшивкой, совершенно секретно, и кричит: давай! Берти дергается вперед, в сторону и выдирает новый сердечник.
А что, если сюда когда-нибудь снова вернутся рабочие и фабрика снова заработает, спрашиваю я, когда мы снова выходим на воздух. А это было бы вовсе не плохо, отвечает отец, глядя вверх на горы Шварцвальда. Горы, где поют птицы. И тяжелыми шагами идет к «мерседесу». Мне становится жаль нашего Берти.
У входа в ущелье Равенна-шлюхт ему, ценному сотруднику фирмы, добытчику, наливают горячего черного чая. У него со лба течет пот, он дышит прерывисто и судорожно, понемногу успокаивается, как спортсмен, только что преодолевший линию финиша. Мне полагается отодвинуть для него стул в кафе, передать ему носовой платок, с меня еще и аплодисменты.
Справился, говорит Берти, хотя не силач, не знаток и не опытный ловец, но ведь Исключительно-Специальный сотрудник!
А что у нас со сроками, напоминаю я и сую ему под нос списки. Что с разведыванием в долинах? Что с инвентаризацией резервов и привлечением клиентов?
Все это ничто, если нет ловкости, отвечает Берти. Ничто, если не умеешь видеть руками и не обладаешь горячим сердцем. Все ничто, если нет быстрой и проворной руки.
Ну, хватит уже, требует отец, вернувшись из туалета. Мы к тому времени уже едва не сцепились и не катаемся по гравию. Отец отрывает меня от брата, и каждый из нас в утешение получает чашку кофе с ликером. Но ни слова маме, предупреждает отец.
Предпринимательство, говорит отец, когда наш «мерседес» проезжает гостиницу «Виденер-Эк», предпринимательство – это работа в команде, работа для троих. Запомните: выпадает один из нас – всему делу конец.
Следующей весной мы будем уже в Новой Зеландии, откликается Берти.
Отец смотрит на дорогу и молчит. Целый мешок отборных плат, катушек, проволоки, маленьких, насекомообразных роторов и сердечников, жужжалок, дрожалок и гремелок. Мешок тихонько постукивает и позвякивает. Наша сегодняшняя добыча.
Что случилось с рукой, спрашивает рыжеволосая синеглазая продавщица в булочной в Шёнау на другое утро.
Я ловкач-добытчик, отвечает Берти, влюбленный в эту рыжую с синими глазами.
Берегите сердца, предупреждаю я, это ведь тоже механизмы, очень опасно.
Она выходит из-за прилавка и дотрагивается до увечного плеча Берти. Больно?
Мне на предплечье садятся колибри, заявляет он.
Нет никаких колибри, объясняю я.
Все, что говорит Берти, приходится переводить. Наш ловкач-добытчик немного того, не от мира сего, ему мерещатся какие-то птички, которых на самом деле нет. Особенно по ночам, он от этой своей птичьей боли вопит как резаный, даже отец вскакивает.
Рыжая с синими глазами опускается на корточки и целует Бертин обрубок, достает из-за прилавка булочку с орехами и отдает моему брату. И мой Берти улыбается, как будто к нему на его потерянную руку опустилась сразу стайка лазоревок, воробьев, зябликов, щеглов и еще одна колибри.
На другой день отца мучает головная боль. Он проводит день в спальне, не вставая с постели. Сегодня предприятие отдыхает. После завтрака мы с матерью спускаемся в деревню и в лавке покупаем огурцы и помидоры, монастырский сыр, телепрограмму для матери и тетрадки для моей инвентаризации. Однажды ты влюбишься, говорит мать, когда мы садимся под ивой у Горбатой часовни и делим пополам яблоко. Именно так все и происходит. Сначала снизу течет кровь. Это означает, что сердце твое уязвимо, ты знаешь?
Мать так красива в своем георгиновом платье. Все, решено, буду и я первой красавицей всего южного Шварцвальда.
Она так солнечно смеется. Я тоже так хочу. Она становится лучезарной королевой, когда смеется. В это время ветер играет березовыми ветвями, рассказывает нам с Берти о большом озере где-то далеко, за Шварцвальдом, где наша мать девочкой считала аистов или на лодке подплывала к зарослям камышей, чтобы вспугнуть камышовую выпь. Пока отец и Берти во дворе моют «мерседес», а мать смотрит телевизор, я подсаживаюсь к ней и считаю ее родинки. Еще одна появилась, говорю я, когда она через голову стягивает рубашку. Потом мне разрешается заплести ей косу. Она при этом глядит в окно.
Ты в детстве тоже была предпринимателем, спрашиваю я.
Она оборачивается и смотрит на меня. Потом целует мою ладонь.
У тебя такие умные глаза, говорит она. И такие красивые руки, смотри. У тебя пальцы