Я благодарно кивнула, изобразив беспечность. «Полный порядок».
После ухода Кейт Иззи Марон подняла руку. Остальные зачарованно наблюдали.
– Да, Иззи?
За спиной тикали часы. На улице урчал двигатель. Пчела билась о стекло.
– Нам интересно, мисс Стивенс, почему о тренере Коббе решили поговорить с вами.
И я поняла – не пронесло, нет.
– Возвращайся к работе.
Ко мне были прикованы взгляды всех учеников. В кои-то веки я пробудила в них то, о чем давно мечтала, – интерес к себе. Заслужила их безраздельное внимание, вызвала благоговейный трепет.
Я села за стол, открыла свою школьную электронную почту и удалила все письма одним щелчком мышки. Так проще, чем выбирать сообщения Кобба, – все равно в них одно и то же. Наверняка они продолжат свое существование где-нибудь в воздухе, но с земной поверхности их лучше стереть…
Городок, как и я, находился в процессе изменений. Едва переехав, я ощутила с этим местом некое родство. Школа была новенькая, с иголочки, свежевыкрашенная, классы оборудованы по последнему слову техники. В первый день работы во время ознакомительной экскурсии Кейт заметила: «Просто мечта по сравнению с моей предыдущей школой». Не нужно стоять в очереди к принтеру или за неделю подавать заявку на проведение телеурока. Всех нас ждала новая жизнь.
Контингент школы состоял из старичков и новичков: людей, живших тут из поколения в поколение, семей бывших шахтеров, тех, кто не уехал во времена кризиса; и нуворишей, появившихся в городе одновременно с центром обработки данных и принесших с собой надежду на возрождение экономики. Я предвкушала, как стану частью этого возрождения, – вместе со школой, которую открыли в связи с притоком населения. Нас много, мы заодно. Сообща делаем важное дело.
Однако выходило иначе. Рабочие места предназначались не для тех, кто жил здесь раньше. Новые предприятия везли с собой и новых сотрудников. Школы увеличивались в размерах, делились и меняли категории, границы районов перекраивались, возникала потребность в учителях. Во мне – с моим дипломом журналиста, практическим опытом и желанием перебраться в какой-нибудь медвежий угол.
Иззи Марон чавкала жевательной резинкой: и потому, что не должна была жевать на уроке, и потому, что знала – никто ей не запретит. Вертела в пальцах карандаш, внимательно смотрела на меня.
Иззи принадлежала ко второй группе, нуворишей. Вела себя так, словно огромный несуразный дом в безликом районе и безбедная жизнь в медвежьей глуши – повод для гордости.
Порой я из последних сил сдерживала себя, чтобы не встряхнуть Иззи за плечи и не прошептать ей в ухо: «Ты посещаешь бесплатную государственную школу в богом забытой глуши. За пределами этого городка ты – никто, ноль без палочки. Тебя там просто сожрут».
М-да. Лучше мне молчать.
Глава 5
Я уехала пораньше. Четвертая пара была у меня свободной, ее полагалось посвящать бумажной и подготовительной работе и сидеть в школе еще минут пятнадцать после звонка с последнего урока, однако я решила, что сегодня никто придираться не станет. Эмми так и не позвонила, а я хотела застать ее дома. В душу потихоньку вползало смутное беспокойство – тревожное, упрямое. Нужно поговорить с Эмми.
Наш одноэтажный домик с плоской крышей стоял на городской окраине. Эмми влюбилась в него еще до того, как я сюда приехала. По ее словам, он походил на очаровательную бабушкину избушку. Будем с тобой как две старушки, говорила Эмми; вытащим на крыльцо кресла-качалки и сядем вязать. Сначала я увидела это место ее глазами: безмятежная идиллия, где заживет новая, другая, Лия Стивенс, с которой я пока не знакома. Я приехала сюда летом и тоже влюбилась. Все вокруг зеленело, пели птицы, покачивались листья на ветру. Дом был маленьким кусочком большого пейзажа, и я впервые ощутила себя частью чего-то настоящего. Живого.
Дом ютился вдали от магазинов и ресторанов, ближе к озеру, в лесу к юго-западу от воды – на древней земле, где на уличных вывесках красовались фамилии моих учеников. Крошечный песчаный пляж у озера облюбовали гуси, летом им составлял компанию спасатель.
Озеро окружали сплошные заросли, бревна да камни. Лишь в двух-трех кварталах к югу и востоку начинались автозаправки, приличные дороги с кафе и магазинами, пустыри со стройками. Деловой район и школа отстояли и того дальше, еще в нескольких милях к востоку.
– Главное, дом уже с мебелью, – восхищалась Эмми.
Это пленяло. Не то что квартира в Бостоне, где следы предыдущих обитателей стирались начисто. Здесь все дышало историей, а мы были ее частью.
Иногда, если Эмми не зажигала свечу или не оставляла крем открытым, на меня веяло прошлым домика. Нафталин и стеганые одеяла на чердаке, лимонный запах моющего средства в день нашего новоселья. Хлорка в углах ванной – от плесени…
Раздвижные двери были заперты. Я сама закрыла их утром. Эмми, наверное, забежала ненадолго и вновь заперла двери перед уходом. Две ночи назад я на мгновение проснулась от света в гостиной, подумала: «Эмми» – и вновь провалилась в сон.
Войдя, я первым делом ощутила тишину. Потом запах – точнее, отсутствие оного. Ни свечей, ни благовоний, ни ванильно-медового крема. Пока я отсутствовала, Эмми не жарила бекон, не открывала окна. Внутри стоял лишь спертый дух самого дома.
Сколько нужно не видеть человека, чтобы этот срок считался долгим? Человека, с которым живешь под одной крышей, но взрослого и независимого? И довольно непредсказуемого к тому же.
Я не могла определиться. Три дня. Нет, четыре. Три, если пора вносить арендную плату. А уже пора.
С работой Эмми не повезло: здесь не нашлось места в общественной организации, как это было в Вашингтоне, а сидеть целый день в крохотном кабинетике Эмми не хотела – она, мол, не мышь в колесе. Поэтому временно работала кем придется и искала место по душе.
Из-за несовпадения графиков мы виделись лишь по утрам или вечерам, если я рано возвращалась. У Эмми был старый коричневый универсал, который она, по ее словам, позаимствовала. «Арендовала?» – уточнила я. «Позаимствовала», – повторила Эмми. Правда, ездила она на нем не всегда. Иногда машина стояла за углом дома, а Эмми отсутствовала. Иногда ее подвозил Джим.
Он изредка бывал у нас, но я видела его только со спины. Первый раз – когда Джим утром выходил из ванной. Второй – сквозь раздвижные стеклянные двери, когда он топал к своей машине. Широкоплечий, чуть кривоногий, высокий, с волосами песочного цвета. Меня он не заметил ни первый раз, ни второй. Мы встретились глазами лишь однажды, через лобовые стекла машин: гость отъезжал от дома, а я к нему сворачивала. У Джима было узкое лицо с недельной щетиной.