Аттолия видела текст записки, которую Эддис год назад послала Саунису, предупреждая, что никакие замки на окнах и дверях дворца не спасут короля, если она снова пошлет за ним своего вора. И Саунис тотчас же прекратил все свои козни против королевы Эддис.
Аттолия подозревала, что треть, если не больше, ее баронов время от времени получает деньги от Сауниса на оплату своих мятежей. Как хотелось бы использовать против короля такой инструмент, как Эвгенидес! Но обычай иметь королевских воров существовал только в Эддисе. Аттолия с горечью призналась самой себе, что, будь у нее в стране аттолийский вор, от него было бы больше угрозы, чем помощи.
Она понимала, что стены ее дворца столь же беззащитны перед Эвгенидесом, как и мегарон Сауниса, и сомневалась, что, если сейчас дать ему уйти, она сумеет поймать его во второй раз. Отпускать его нельзя, об этом не может быть и речи. Она слышала, что он резко настроен против убийства, но, подобно Саунису, не верила, что детская неприязнь к кровопролитию помешает ему исполнить приказ своей королевы. Он уже доказал ей величайшую преданность.
* * *
Она спустилась с подножия трона и встала перед Эвгенидесом. Его, кажется, не слишком волновала собственная судьба – гораздо больше интересовал золотой узор на мраморных плитках под ногами. Она ждала, и он медленно поднял голову. Нет, он не безразличен к своей судьбе. Ему страшно умирать, а еще страшнее думать о том, что с ним сделают перед смертью. Но боль в голове не давала думать, мешала сообразить, что сказать для своего спасения.
Эвгенидес посмотрел на нее и в удивлении едва заметно склонил голову набок. Он, как обычно, совсем забыл, до чего же она красива. Волосы перевязаны рубиново-золотой лентой, мягко сверкающей над темными бровями. Безупречная кожа такая светлая, что кажется прозрачной. В одежде она подражала богине Гефестии, но одно дело – представить себе безликую жестокость великой богини, и совсем другое – увидеть эту жестокость на прекрасном лице королевы Аттолии. Глядя на нее, Эвгенидес улыбнулся.
Аттолия видела: в его улыбке нет ни самоуничижения, ни лести, ни расчета. Таких улыбок не дождешься ни от кого из придворных. Королева с размаху влепила ему пощечину. Его голова дернулась в сторону. Он не издал ни звука, лишь рухнул на колени, борясь с тошнотой.
– Ваше величество, – раздался хриплый голос эддисского посла. Королева резко обернулась к нему. – Не оскорбляйте богов, – предостерег он.
Аттолия снова повернулась к Эвгенидесу и стражникам.
– Повесить его, – приказала она. – Вывести отсюда и сейчас же повесить. Отослать тело в Эддис, и посмотрим, потечет ли Арактус вновь. – Она шагнула обратно к трону и оттуда обратилась к эддисийцам: – Помните, ваши боги – не мои боги. И никогда ими не станут.
Она села на трон. Стражники подняли Эвгенидеса на ноги. Он закрыл ладонями лицо, спрятанное под темными волосами.
Рядом с ней медийский посол слегка пошевелился, привлекая внимание.
– Понятия не имею, до чего еще может дойти Эддис, – сказала Аттолия. – Вряд ли ей удастся навсегда перекрыть реку.
– Может быть, и не навсегда, но достаточно надолго, чтобы обеспечить своему вору сравнительно легкую смерть, – предположил медиец.
Аттолия обернулась к нему, потом опять задумчиво посмотрела на Эвгенидеса.
– Королева Эддис очень умна, – тихо продолжал медиец, склонившись ближе. – Знает, как умирали ваши прошлые узники. Вы позволите вору уйти так же быстро?
– Стойте, – велела она, и стражники повиновались. Эвгенидес висел у них на руках. Он осторожно поставил ноги на землю и выпрямился. Королева размышляла.
Что бы ни думали о ней монархи соседних стран, она редко принимала поспешные решения и не находила удовольствия в жестокости. Если она и подвешивала предателей вверх ногами на городской стене, то только потому, что не могла обезглавливать их вдали от чужих глаз, как любил Саунис. Это было бы недопустимой роскошью. Приходилось строго рассчитывать, какое впечатление произведет любой из ее поступков. Поэтому надо тщательно продумать, какое наказание избрать для Эвгенидеса. Оно должно послужить назиданием для непокорных аристократов и в то же время удовлетворить глубокую, неизбывную ненависть к королеве Эддис и ее вору. Нельзя допускать, чтобы Эддис подталкивала ее к торопливым действиям. Медиец прав: оскорбляя Аттолию, эддисский посланник преследовал единственную цель – разозлить ее. И этой цели он почти достиг.
Аттолия не питала особой приязни к новому послу Медии. Ей не нравились маслянистые комплименты и манера ничего не говорить напрямик, но именно такой стиль был принят при дворе, приславшем его. При этом он был весьма проницателен, а сейчас высказал верное суждение.
Если шлюзы останутся закрытыми, воды Арактуса рано или поздно переполнят водохранилище и затопят столицу Эддиса. Для Аттолии потеря годового урожая была приемлемой платой за смерть вора, однако его казнь была самым простым из вариантов и лучшим исходом, на который рассчитывала Эддис. Королева не видела причин идти навстречу надеждам соседней правительницы и не имела желания удовлетворять их.
– Приведите его сюда, – велела она, и стражники покорно подтащили Эвгенидеса к подножию трона. Аттолия подалась вперед и всмотрелась в него. Он судорожно вздохнул, но не колеблясь встретил ее взгляд. Не дрогнул, даже когда она взяла его за подбородок. – Я поторопилась, – молвила она. Затем, глядя на Эвгенидеса, но обращаясь к стражникам, добавила: – Отведите его обратно в камеру. Пусть ждет. – И медленно произнесла: – Мне надо еще немного подумать. И потом я решу, что с тобой делать.
Эвгенидес смотрел безо всякого выражения. А когда его уводили, обернулся и бросил на нее взгляд через плечо. Интересно, догадывается ли он, какое наказание его ждет. Пусть эддисиец сколько хочет болтает об оскорблении богов, подумала Аттолия, откинувшись на спинку трона. Это не ее боги, и она не обязана их почитать.
– Жаль, что я отказалась от выкупа, – вздохнула она.
– Думаю, сумма была не слишком значительная? – отозвался медиец из-за ее плеча.
– Для вашего императора – не слишком, – подтвердила Аттолия. – Но здесь, на побережье Срединного моря, мы не так богаты, и я могла бы найти этим деньгам достойное применение.
– Тогда примите их в дар от моего императора, – предложил медиец. Аттолия на это и надеялась.
– Шутите? – спросила она медийца.
– Ничуть, – ответил он. – Ничто не доставит моему господину императору большего удовольствия, чем оказать помощь такой очаровательной властительнице.
Он изысканно поклонился, и Аттолия ответила довольной улыбкой.
Глава Третья
Эвгенидес стоял в камере, прижавшись плечами к сырой стене. Попробовал прислониться к камням затылком – спереди стало еще больнее, поэтому он опустил голову на грудь. Спать уже не хотелось. Он представил себе, как дедушка ждет его у ворот загробного мира. Стыдно будет признаться, что последние отпущенные часы он бесславно проспал. Эта напускная беззаботность придется старику не по вкусу.
В карманах сохранились все инструменты его ремесла, однако сейчас от них мало толку. До дверного замка не добраться, Эвгенидес уже проверил.
Он отстранился от стены и, шатаясь, побрел вдоль нее. Голова кружилась, и он вел правой рукой по стене, чувствуя под пальцами холодные камни. На ладони зияла ссадина. Боль в ней отвлекала от более сильной боли в голове и от бесчисленных рваных ран, оставленных собачьими зубами.
Он кружил по камере. Будь в ней окно – перепилил бы решетку. Свет проникал только сквозь крошечное отверстие в двери. Не было ни шатающихся камней, ни возникших как по волшебству туннелей, а дверь оставалась надежно запертой.
Он неслышно воззвал к богу воров, но даже не знал, о чем попросить. О быстрой смерти? Молить о чудесном бегстве из Аттолии – это, пожалуй, слишком. В конце концов он взмолился о помощи, любой помощи, и пусть бог сам решит, какая будет нужнее.
* * *
В щель под дверью просунули лоток с едой. Эвгенидес доковылял до двери, выглянул в зарешеченное окошко. Снаружи стоял тюремщик.
– Слыхал, она хотела тебя повесить, но передумала, – сказал тюремщик. – Не беспокойся, приятель, к лучшему она не передумывает. – Он расхохотался и шарахнул дубинкой по прутьям решетки. Эвгенидес еле успел отдернуть пальцы. – Подкрепись. Может, в последний раз, – посоветовал тюремщик и ушел.
Эвгенидес сел, выпил водянистую похлебку, оставил у миски черствый кусок хлеба. Еда ему не понравилась, но при всей своей слабости он ждал